Читать интересную книгу Волк - Геннадий Якушин

Через какое-то время я начинаю чувствовать, что мои ребра вот-вот будут сдавлены высыхающим брезентом, я задыхаюсь и хриплю. Однако когда к моей торчащей из брезента физиономии наклоняется милиционер я, неизвестно откуда прорезавшимся голосом, кричу на него:

— Фашист!

В ответ он бьет меня в бок сапогом с такой силой, что я тут же теряю сознание.

На этот раз мой родственник-милиционер не может меня вытащить из кутузки.

А я, после ночи, проведенной в отделении милиции, становлюсь каким-то другим и меня признают психически ненормальным: я тот, кто думает иначе, иначе видит мир, иначе в нем себя ощущает.

Итак, наступает иной, высший этап моего существования. Ведь из постоянной смены этапов и состоит жизнь. За мной и другими, такими же, как я, приглядывают не люди, а ангелы. Их взгляды и жесты выражают иногда такую нежность, что у некоторых из их подопечных под ногами сразу становится мокро. Но у меня есть и силы, и спокойствие. Сил у меня более чем достаточно. Ведь я себя тратил страстно. И жил я страстью и любовью ко всему на этом свете. Зато теперь я имею очень и очень много силы — столько, сколько растратил. А хранимое потерял навсегда. Добрые ангелы приходят ко мне ежедневно. Они врачуют мои раны, полученные от блюстителей порядка, дабы они не нагноились.

Один из самых добрых ангелов часто беседует со мной и пытается понять, как можно рисковать своим здоровьем, а то и жизнью ради принципов, как можно из-за этого вступать в драку, ведь могут и убить. Тем более из-за того, что нельзя и потрогать, разглядеть. Но и мне, в свою очередь, непонятно, почему он считает реальность раз и навсегда данной, неизменной и вечной, почему не думает о том, что завтра все может оказаться другим.

Когда он уходит, к работе приступают другие добрые ангелы. Они привязывают меня к кровати и всаживают под кожу шприц, отчего мое тело, испытывая нестерпимую боль, начинает биться, извиваться и корчиться в судорогах.

Но однажды, по окончании процедуры, я отрываюсь от кровати и начинаю кружиться, вертеться, носиться в воздухе, ничего не видя из-за скорости и силы движения. Все туманится у меня перед глазами, а я все продолжаю вращаться. А когда, неожиданно для самого себя, останавливаюсь, то вдруг обнаруживаю, что нахожусь в огромном огненном шаре, поглотившем меня. Он весь светится и лучится. И этот его свет, и лучи группируются в неисчислимое количество ликов, и все они похожи на меня, как и я на них. А в целом эти лики и я создают единый образ бога Рода. Волосы Рода русы, окладистая борода спускается на кафтан из парчи. Голову его украшает шлем, отделанный драгоценными камнями. На плечи накинута соболиная шуба, а опирается он на меч с огненным лезвием.

После встречи с богом Рода я чувствую себя сильным и здоровым, а ремни, связывавшие мои руки и ноги, я вижу валяющимися на полу. Тут же я слышу скрип двери, и клин света, яркого, резкого, расширяясь, проникает в мою сумрачную палату. Входят отец, мать, братья, Марина, сын и тетя Оля.

— Ты нас звал, сын?

Я смущаюсь:

— Что? Нет, едва ли. То есть я уверен, что не звал.

— Мне кажется, что я слышала твой голос… — с сомнением произносит мать.

— Наверное, это я во сне.

Отец внимательно смотрит на меня:

— Как твое самочувствие, сын? Хочешь, я вызову тебе врача.

— Нет, нет, не надо, — отвечаю я. — Здесь у меня личный доктор.

— Тогда мы не станем тебя больше беспокоить до твоего звонка.

И за моими родными сжимается клин резкого яркого света, и они исчезают вместе с ним.

Но вскоре моя палата вновь освещается, и я вижу сидящих рядом со мной Владимира Чивилихина, Юрия Мелентьева, Владимира Карпова, Вадима Рыковского, Владимира Штепу, Григория Хозина, Альберта Иванова и многих других. О, сколько же их здесь, моих друзей-историков!

— Уважаемые коллеги! — говорит Владимир Чивилихин. — На сегодняшнее заседание Клуба любителей русской истории приехал из Швеции наш друг Владимир Ильич Штепа. Он редактор и издатель журнала по истории славянорусов «Факты». Давайте предоставим слово гостю.

— Друзья, — начинает свою речь Штепа, — самым древним из наименований славянства было «Кимры, кимбры, киммерийцы, куммерийцы». Букву «к» можно заменить и на «с» и «ш». Она была лишь придыханием в начале слова, которое можно обозначить как «уммер, иммер, оммер». Греки использовали для этого слова букву «Н» (ха) и писали HOMEROS, OMEROS. Гомерос, Амерос. Да, имя великого барда древности вовсе не имя, а просто указание на его национальность, как и прозвище Энея, оба они значат одно и то же: «славянин». Настоящие имена не сохранились. «Велесова книга» (в переводе С. Лесного) сообщает нам: «БЯСТА КИМОРЕ ТАКОЖДЕ ОЦЕ НАХШЕ, А ТИ ТО РОМЫ ТРЯСАЙ, А ГРЕЦЕ РОЗМЕТАШЕ, ЯКО ПРАСЕТЕ УСТРАШЕНЫ». То есть «Были Кимрами отцы наши, и те потрясли Рим, а греков разметали, как испуганных поросят». Под потрясением Рима имеется в виду, несомненно, отчаянный поход киммеров во главе с Бояриком. Поход трехсот тысяч человек вылился в беспрерывный ряд сражений. Он начался в 120 году до нашей эры. В 113 году в битве при Норее (возле Дуная) они нанесли сильнейшее поражение римлянам. В 105 году они буквально истребили римские легионы в Галлии в битве под Араусио (Arausio)…

Я еще смотрю на Вадима, а он на меня, как все вокруг смолкает, застывает; потом свет начинает медленно рассеиваться, острые углы исчезают, краски тускнеют и блекнут, и палату затопляет стремительный бесшумный поток бурого сумрака. Больше не слышно ни звука. Но мне, оставшемуся сидеть неподвижно, кажется, что я еще вижу неясные фигуры. Но очень скоро и эти слабо видимые фигуры разделяются на темные клочья и совсем исчезают. Больше ничего нет. И все так, как раньше. Но во мне уже нет сонной вялости, и я не просто бодрствую, я живу радостью от встречи с друзьями.

И в этот момент начинается игра света и тени, слышится чарующая мелодия, а палату спокойно пересекает волк. Я вскрикиваю, однако волк не пугается. Он останавливается, и мы какое-то время глядим друг на друга. Затем волк подходит ближе: его острые, черные, как антрацит, глаза впиваются в меня. Я, обескураженный, сажусь на кровать.

— Что вы здесь делаете, Якушин? — говорит волк голосом комбата. Я вскакиваю с койки и вытягиваюсь перед ним. — Чего вы вскочили? — чуть улыбается волк и делается радужным. Тело его начинает сиять. А затем он становится струящимся, жидким светящимся существом. Его свет ослепляет. Волк касается меня, и мое тело испытывает прилив неописуемой теплоты. Мы вместе взмываем над Москвой.

Я чувствую силу поднимающего меня ветра, я парю. Что это, предсмертный мираж или, наоборот, я возвращаюсь к жизни? Волка рядом уже нет, я один в небе. Я, словно стрекоза, зависаю над гостиницей «Украина», а затем лечу вниз, набирая скорость. Но, едва набрав ее, я решительно устремляюсь вверх. Какое-то время я лечу прямо, слегка покачиваясь. Потом принимаю совсем малый угол атаки, ухожу в скорость на грани флаттера, и в груди у меня замирает, сжимаются зубы, и тело напрягается. Из пикирования я плавно и уверенно выхожу на подъем и, поймав ветер, величаво и легко вписываюсь в долгий вираж. Я ухожу далеко-далеко и кружу над Филевским парком, над Рублевским шоссе, над ближней Сталинской дачей, над Можайкой, почти не теряя высоты.

Я лечу, и вдруг все кругом заливает холодный красноватый свет, струящийся навстречу мне. Я поднимаю глаза, и четыре вспышки света, как молнии, озаряют возникшего передо мной неизмеримого иссиня-черного орла. Он держится прямо, высотой уходя в бесконечность. Взглядом я схватываю контуры его тела и вижу белые мазки, которые выглядят, как перья, потом колышущуюся и создающую ветер черноту крыльев и глаза хищника. Я вижу, как орел пожирает сознание людей. Он разрывает эти маленькие осколки пламени, раскладывает их, как скорняк шкурки, и съедает. И я понимаю, что сознание людей — пища орла. Минута, две, и я тоже окажусь у его клюва. Нет, я должен сохранить в себе огонь сознания. Внезапно рядом со мной оказывается мое второе «я», тот самый черт. Теперь нас обоих притягивает к себе орел, как мотыльков пламя. Я сближаюсь с чертом, ненависть к этому исчадию ада переполняет меня. Всем нутром я ощущаю, что и мое второе «я» ненавидит меня ничуть не меньше. Мы все ближе и ближе друг к другу, но одновременно и ближе к орлу. И вот почти у самого клюва птицы мы соприкасаемся, а точнее сталкиваемся, и это столкновение вызывает такой мощный выброс отрицательной энергии, что на какой-то миг блокирует внимание орла. И я с чертом, уже слившись в единое целое, проношусь мимо хищника.

После такого напряжения я, еще не достигнув земли, засыпаю. А когда открываю глаза, то вижу сидящих возле моей кровати мужчину и женщину в белых халатах. Я перевожу взгляд и вижу зарешеченное окно, а за ним свет.

— Удивительно, но, кажется, у Якушина появляется осознанный взгляд, — говорит женщина.