Читать интересную книгу Волк - Геннадий Якушин

— Еще как! У него мой облик.

— А где его логово?

— Точно не знаю, но догадываюсь.

— Я думаю, его надо искать в юрском периоде. Почему ты такой невнимательный? Я же тебя предупреждала об опасности. Неужели ты не обратил внимания на нож в посудомойке? Он торчал в сливной решетке вверх лезвием. Ты же чуть на него не напоролся. Постарайся хоть не потеряться и не заблудиться во времени!

«Странный звонок, — думаю я. — Может быть, это дурацкая шутка. А может, у меня и в правду была белая горячка?! А такие вот звонки — ее остаточные явления?» Близкие толкуют, будто я из нее только что выкарабкался. Мама же по этому поводу ничего не говорит. Она меня только просит не работать так много:

— Переутомился ты, сынок, сильно перенервничал. Столько на тебя в последнее время свалилось!

Живу я отдельно от всех. Я купил себе квартиру. Моя квартира уютная и удобная. Как славно иметь квартиру, где можно отдохнуть, расслабиться. Одиноким я себя не чувствую нисколько. Наоборот, я свободен, я опьянен свободой, которой никто и никогда не сможет меня теперь лишить.

После того как после болезни я приступаю к работе, происходят два неординарных события. В среду, как обычно, я захожу к главному редактору альманаха «Подвиг» Мариинскому, чтобы сдать готовые рецензии, и он знакомит меня с заместителем министра культуры России Василием Михайловичем Стригановым, который находится в его кабинете. Когда мы с Василием Михайловичем выходим в коридор, он говорит:

— Мариинский мне сообщил, что вы на вольных хлебах, так?

— Да, — отвечаю я.

— Ну и как. Много зарабатываете?

— Нормально! А почему вас интересуют мои доходы?

— Виды имею. И у Мариинского я не случайно. Как вы выглядите со стороны, хотел посмотреть. Я вас приглашаю на работу в министерство культуры. Что думаете по поводу моего предложения? Мне о вас Мелентьев, наш нынешний министр, рассказывал. Помните своего бывшего директора издательства «Молодая гвардия»?

— Естественно, — отвечаю я.

— Он мне говорил о вас как о прирожденном лидере, организаторе. Вы, по его словам, став комсомольским вожаком этого издательства, за год раскрутили молодежь. А недавно я попросил своего помощника подобрать ваши публикации. И не только те, которые идут под фамилией Якушин. — Стриганов хитро усмехается. — Неплохо, очень даже неплохо! А по поводу зеленоградской овощной базы, — Василий Михайлович хохочет, — высший пилотаж.

— Спасибо! Но меня за этот высший пилотаж чуть из партии не исключили! — отвечаю я.

— А в чем причина? — удивляется Стриганов.

— В горкоме партии, где рассматривалась эта статья, сказали, что я необъективно и предвзято истолковываю события.

— Но все обошлось, как я понимаю?

— Обошлось, но нервы потрепали.

— Вот что, Якушин, — хлопает меня покровительственно по плечу Василий Михайлович, — я беру вас под свою опеку и обещаю интереснейшую работу! Согласны?

— Согласен, — усмехаюсь я, — но на мне висят два незаконченных дела. Работы там на полтора-два года.

— Будете сочетать. Пару библиотечных дней в неделю вам достаточно?

Я соглашаюсь.

А второе событие — встреча с Владимиром Алексеевичем Чивилихиным. Мой друг Вадим Рыковский, ответственный секретарь газеты «Советская культура», приглашает меня в субботу в ресторан Дома журналистов:

— Закажем раков, возьмем по паре кружечек пивка, — сладостно поет он в телефонную трубку. — Мы так мало с тобой видимся.

В ресторане у сотрудников этой газеты свой столик, и когда я вхожу в зал, то вижу, что Вадим за ним не один. С ним мужчина средних лет в очках, с залысинами на лбу. Раки и пиво на столе.

— Познакомься, Гена, — представляет он мне его: — Володя Чивилихин из «Комсомолки». Денежный человек, за «Клавку Иванову»,[20] да «Елки-моталки» премию Ленинского комсомола отхватил.

Я моложе и Рыковского и Чивилихина, но не чувствую себя не в своей тарелке. Наоборот, я с ходу включаюсь в беседу, которую они начали еще до моего прихода. Тема их разговора меня давно волнует. Владимир Алексеевич делится своими задумками о публикации серии своеобразных репортажей из минувшего века.

— Возьмите Козельск, — говорит он, — лесной городок Северской земли. Степняки, обладавшие огромным опытом штурма самых неприступных твердынь того времени, не могли взять его сорок девять дней! И по справедливости Козельск должен бы войти в анналы мировой военной истории наравне с такими ратоборческими гигантами, как Троя и Верден, Смоленск и Севастополь, Брест и Сталинград. Но об этом событии мало кому известно. И виноваты в этом мы, журналисты, писатели. Скажи, Вадим, положа руку на сердце, будешь ты пробивать мои материалы на эту тему у себя?

— Володя! Я то — буду, а выше… — сразу как-то сникает Рыковский.

— Товарищи, — вступаю я в разговор, — как известно, точкой отсчета российской государственности считается призвание варяжских князей, начало на Руси династии Рюриковичей. По этому поводу проводятся торжества, юбилеи. Это дурь какая-то. Вообще обращение к этой дате, на мой взгляд, является ущербным для русского человека! — горячусь я.

— Не горячись, Гена! К чему заводить этот разговор? Он ни к чему не приведет. Сейчас же у нас за столом появятся «норманисты» и «псевдопатриоты», — смеется Чивилихин. — Спор по этому вопросу длится с восемнадцатого века.

— Я убежден, что началом Российской государственности надо считать 25 июня 860 года! — почти кричу я, вскочив со стула. — Я имею в виду фактическое, дипломатическое признание русского государства Византийской империей и всеми крупными государствами того времени.

— Гена, давай все по порядку, — успокаивает меня Вадим. — Лично я ничего не понимаю. Начни с отправной точки, с причала.

— В Брюссельской библиотеке хранятся византийские рукописи одиннадцатого тринадцатого веков и так называемая Хроника Манасии. В ней перечень римских и византийских императоров и комментарии к событиям, при них происходящим. Так вот, после имени византийского императора Михаила III следует сообщение о том, что при нем 18 июня 860 года произошло нашествие Руси на Византию. Есть и дата окончания нашествия и заключения между Русью и Византией договора «мира и любви» — 25 июня 860 года. Понятно?

— Теперь понятно, — улыбается Владимир Алексеевич. — Я слышал об этих документах, но в руках не держал. А откуда у тебя такие сведения?

— Из Института истории, — отвечаю я. — Знать надо, с кем дружить. Кстати, ни русские летописи, ни Византия не знали ни Киевской, ни Новгородской Руси, а знали лишь одно государство — Русь. Кроме того, эти рукописи дают сведения о ежегодной уплате дани Византией Руси за мир и покой. Правда, мы эту Византию раз пять долбали и до 860 года, за то что она нам дань вовремя переставала платить.

— Это что же получается, — возмущается теперь Рыковский. — Мы сильные да умные, всем миром признанные, победили Византию, а через два года забрались на дерево и хвост себе обезьяний отрастили? Ведь Византию того времени могло победить только мощнейшее государство, где есть подчиненная государственной власти армия. И это все вдруг пропало? Есть над чем задуматься! Честно говоря, я ничего не знал о хрониках Манасии…

За разговором мы забываем и о пиве, и о раках, и вспоминаем только тогда, когда Чивилихин поднимает свою кружку:

— Друзья, я рад, что мы единомышленники! Вадим, вопрос моих публикаций не снимается. Я предлагаю организовать группу лекторов из серьезных специалистов и начать курс лекций в музеях, домах культуры, школах. Может, где-то удастся открыть клубы любителей русской истории. Я надеюсь, что вы подключитесь к этому. Ну, мужики, за историческую правду!

Приблизительно через месяц после разговора со Стригановым я выхожу на работу в министерство, где более года служу старшим инспектором. И только после того как я осваиваю чиновничьи премудрости, меня назначают ответственным секретарем междуведомственной комиссии по культурному обслуживанию строителей Байкало-амурской железнодорожной магистрали. А через месяц я оказываюсь на БАМе.

Глава XXVI

К строителям меня доставляют на военном вертолете. Снег еще не выпал, и поселок бамовцев с его щитовыми некрашеными бараками, мусорными ящиками, дощатыми уборными кажется мне грязным, неопрятным и каким-то удручающе унылым. В столовой перед ужином появляется маленький неопределенного возраста человек, которого все присутствующие встречают аплодисментами и криком:

— Зюзя, Зюзя у нас!

Он объявляет, что привез кинофильм «Доживем до понедельника». На фильм я не остаюсь, так как сильно устал в дороге. Я падаю на кровать крохотной комнатушки общежития, которую мне выделили, и мгновенно отключаюсь. А утром ко мне заявляется здоровенный квадратный парень и представляется: