5.3.9. НЕ СУЩЕСТВУЕТ «ЧИСТЫХ» ТИПОВ *
Следует отдавать себе отчет в том, что выделение трех типов языков посредством противопоставления «аналитических» «синтетическим» (противопоставления весьма относительного, как мы видели), а затем, внутри «синтетических», — противопоставления «агглютинирующих» «флектирующим», не предполагает, что любой язык окажется чистым представителем какого-либо одного «типа». Еще в меньшей степени это выделение предполагает (вопреки утверждению некоторых лингвистов XIX в.), что непременно существует некий «эволюционный» закон, определяющий развитие языков от одного «типа» к другому. Как пишет Сепир: «Лингвист, настаивающий на том, что латинский тип... вне всякого сомнения, знаменует наивысший уровень языкового развития, уподобляется тому зоологу, который стал бы видеть во всем органическом мире некий гигантский заговор для выращивания скаковой лошади или джерсейской коровы». Типологическая классификация языков на «флектирующие» или «агглютинирующие» представляет собой только один из многих способов классифицировать языки по их структуре. Турецкий язык, будучи главным образом «агглютинативным», является до какой-то степени «флектирующим»; и латинский язык знает отдельные примеры «агглютинации». При этом оба языка отчасти аналитичны. Английский язык, как мы видели, достаточно «аналитичен», имея большое число одноморфемных слов: man 'человек', book 'книга', go 'идти', tall 'высокий', good 'хороший' и т. п. Что касается «синтетических» слов в английском языке, то некоторые из них «агглютинативны» (books 'книги', taller 'выше' и т. д.); другие можно охарактеризовать как «полуагглютинативные» (или «полуфлектирующие») в том смысле, что они частично или полностью не детерминированы относительно сегментации (ср. men, mice, worse и т. д.) или же содержат сегменты, которые одновременно представляют собой более чем одну минимальную грамматическую единицу. Примером последнего типа «полуагглютинации» являются формы /z/, /s/ и /iz/ (орфографически — s и es), которые мы ранее рассматривали как алломорфы «морфемы» единственного числа настоящего времени {z}. Эти окончания (их можно свести к единственному основному «сибилянтному» окончанию) одновременно выражают как единственное число, так и «третье лицо» (ср. глаголы jump-s 'прыгает', love-s 'любит', fish-es 'ловит рыбу' и т. п.). В английском языке имеются немногие примеры полностью «флектирующих» слов (удовлетворяющих обоим упомянутым выше условиям). Одним из таких примеров является «третье лицо единственного числа глагола to be'быть'». Эту форму, is, можно было бы расчленить на i (алломорф {be}) и обычное s, но делать это не имеет смысла, поскольку в качестве алломорфа {be} i больше нигде не фигурирует.
Существует еще один тип «полуагглютинации». Один и тот же морф может быть представителем различных грамматических единиц в разных позициях в одном слове или в разных словах одного класса. В небольших масштабах это происходит во многих языках, включая турецкий и английский. Например, в английском языке один и тот же морф (или алломорфы: /s/, /z/, /iz/) выражает, как мы уже видели, «третье лицо, единственное число (настоящего времени)» в глаголах и {множественное число} в существительных. А морф er обнаруживается как в сравнительной форме прилагательных (tall-er и т. д.), так и в отглагольных «агентивных» именах (run (n)-еr 'бегун', read-er 'читатель' и т. п.). Именно этот тип «полуагглютинации» (если его можно так назвать) был описан выше как многооднозначное соответствие, при котором какой-либо один морф оказывается представителем нескольких различных морфем. Это особенно характерно для так называемых «австронезийских» языков (сунданский, тагалогский, малайский и т. п.).
5.3.10. НЕСООТВЕТСТВИЕ МЕЖДУ ТЕОРИЕЙ И ПРАКТИКОЙ
Теперь должно быть ясно, что связь между морфемой и морфом не является чисто грамматической связью. Слова латинского языка можно разложить на дистрибуционные «множители» так же легко, как и турецкие слова. Различие между «флектирующими» и «агглютинирующими» (и разного рода «полуагглютинирующими») языками не является, таким образом, различием в грамматической структуре; это различие в способе представления минимальных грамматических единиц в фонологической (или орфографической) форме слова. Из нашего рассмотрения разных способов представления минимальных грамматических единиц в различных языках должно быть также ясно, что разграничивать морфему и морф нас вынуждает прежде всего тот факт, что не все языки являются «агглютинирующими» или «флектирующими», и, в частности, тот факт, что есть языки, не соответствующие «идеалу» одного из «типов» (в действительности, вероятно, вообще не существует полностью «агглютинирующих» или полностью «флектирующих» языков). Если бы все «синтетические» языки были полностью «агглютинирующими», морфема была бы минимальной грамматической единицей с постоянной фонологической формой, и мы могли бы непосредственно описывать соединение морфем в слова. С другой стороны, если бы все «синтетические» языки были полностью флектирующими, мы бы не нашли применения понятию морфа (который, по определению, есть фонологический сегмент слова, репрезентирующий морфему). Именно потому, что многие языки являются отчасти «агглютинирующими», а отчасти «флектирующими», следует делать разграничение между морфемой и морфом.
Для языков, которые являются в основном «агглютинирующими» (считается, что к «агглютинирующему» типу приближается большинство языков мира), это разграничение, без сомнения, полезно. Как мы видели, оно дает нам возможность описать в грамматике дистрибуцию грамматически эквивалентных слов одинаковым образом (boys: {boy} + {s}, oxen: {ox} + {s}, mice: {mouse} + {s}, sheep: {sheep} + {s} и т. д.), а затем при «обращении» этих слов в их фонологическую форму установить общие правила «прямых транскрипций» для регулярных, «агглютинирующих» форм и специальные, более сложные правила (типа тех, которые требуются для «флектирующих» языков) для нерегулярных, неагглютинирующих форм.
Однако языки по преимуществу флектирующие ставят нас перед проблемой, которую до сих пор при рассмотрении этого «типа» мы лишь неявно подразумевали. Мы отметили, что такие сегменты (при условии, что они выделяются в качестве сегментов), как а (или «нуль») в puella и us (или s) в domus, репрезентируют не такие минимальные грамматические единицы, как {единственное число} или {именительный падеж}, но сочетание {единственное число + именительный падеж}. По нашему определению морфемы как минимальной грамматической единицы (определению, которого придерживается в теории большинство лингвистов) именно такие элементы, как {единственное число} и {именительный падеж}, представляют собой морфемы. Тем не менее большинство лингвистов, которые касались морфемного анализа латинского языка, рассматривали а и us как алломорфы «морфемы именительного падежа единственного числа». Это и есть то несоответствие между теорией и практикой, о котором мы упомянули в начале данного раздела. Это несоответствие, без сомнения, объясняется исторически, а именно тем, что понятие морфемы было первоначально установлено для тех языков, в которых образование слов может быть описано в терминах соединения фонологически постоянных сегментов (именно в этом смысле данное понятие использовалось санскритскими грамматиками); позднее морфему стали определять как более «абстрактную» дистрибуционную единицу, и это привело к разграничению морфемы и морфа. Для латинского языка эти два понимания морфемы вступают в конфликт. Если мы определим морфему как минимальную грамматическую единицу, то тогда она не сможет одновременно быть единицей, действующей при образовании слов в латинском языке; если, с другой стороны, мы определим ее как сегментный элемент строения слова, то тогда она не будет минимальной грамматической единицей в латинском языке (и универсальным понятием лингвистической теории).
5.4. СЛОВО *
5.4.1. МОРФОЛОГИЯ И СИНТАКСИС
Слово — это единица традиционной грамматической теории par excellence. Это основа часто проводимого разграничения между морфологией и синтаксисом и главная единица лексикографии (или «составления словаря»).
Согласно обычной формулировке разграничения между морфологией и синтаксисом, морфология имеет дело с внутренней структурой слов, а синтаксис — с правилами, определяющими их сочетания в предложения. Сами термины «морфология» и «синтаксис» и способ их применения подразумевают первичность слова. Этимологически «морфология» — это просто «изучение форм», а синтаксис — это теория «соединения»; традиционные грамматисты считали само собой разумеющимся, что «формы», рассматриваемые в грамматике, — это формы слов, и что словами же являются единицы, которые «соединяются» или сочетаются в предложения. В более старых книгах о языке различие между морфологией и синтаксисом иногда бывает представлено в терминах разграничения между «формой» и «функцией». Этот взгляд также подразумевает первичность слова: согласно своей «функции» в предложении, которая описывается посредством синтаксических правил (с помощью таких понятий, как «подлежащее», «прямое дополнение», «косвенное дополнение» и т. п.), слова считаются приобретающими различную «форму», а различные «формы» подлежат рассмотрению в морфологии.