Читать интересную книгу Чернозёмные поля - Евгений Марков

Протасьев уехал от Демида Петровича уже поздно вечером, совершенно подкутивший и непоколебимо уверовавший в золотые горы, которые ему сулило воображение, от его сахарного завода и его паровой крупчатки.

На другой же день он отправился вместе с Каншиным к Татьяне Сергеевне и, к счастью своему, ещё успел захватить деньги. Она уже обещала их адвокату Прохорову, который вёл в Крутогорске её дела и который уверял её, что она может получать на них по пятьдесят, по сто и даже по двести процентов, вложив их в одно новое предприятие, затеянное в Крутогорске под руководством самого Прохорова и состоявшее в покупке с аукциона и перепродаже недвижимых имений. Демид Петрович, разумеется, уверил её, что сам Бог избавил её от ужаснейшего риска, что вместо сулёных двухсот процентов она в один год лишилась бы всего капитала, что адвокаты вообще знают хорошо статьи законов, но ничего не понимают в коммерческих делах, и что если она хочет довериться его опытности и поместить свои деньги в действительно солидное и выгодное предприятие, то ей лучше войти в компанию сахарного завода и паровой крупчатки, которую задумал основать Протасьев. Тут она, само собою, не рискует ничем, потому что всё огромное состояние Протасьева обеспечивает судьбу этих заводов. Заботясь о себе, он уж поневоле будет заботиться и об её интересах. Статистика последних лет, по уверению Каншина, несомненно доказала, что свёклосахарное производство даёт рубль на рубль, что повышение таможенного тарифа на сахарный песок несомненно ручается за дальнейшее процветание этой промышленности и что земля Протасьева в селе Навозине, как известно всему агрономическому миру, можно сказать, специально пригодна к громадным посевам свекловицы.

Когда Каншин в доказательство стал даже приводить цифры процентов извести и сахаристых веществ в свёкле различных местностей, то Татьяна Сергеевна до такой степени убедилась в глубокой хозяйственной мудрости Демида Петровича и в несомненных выгодах рекомендуемого предприятия, что решилась в тот же вечер написать Прохорову отказ и послать его с нарочным в Крутогорск, а деньги тридцать тысяч рублей передала при Каншине Протасьеву, подписав множество каких-то обязательств, объявлений и соглашений, которые, по словам Каншина, всегда в этих случаях подписывают. Вексель на тридцать тысяч Протасьев должен был привезти ей завтра от нотариуса, что он аккуратно и исполнил.

Политический митинг

Партий в шишовском земском собрании было две: одна либеральная, другая — консерваторы. Либералов до настоящего собрания было значительно меньше, но зато это был народ дерзкий на язык и заносчивый. Либералы почти все были молодые кутилы, разорявшие свои имения, или ещё не пристроенные сынки отцов-консерваторов, не имевшие собственности. Все основательные хозяева были, напротив, в числе консерваторов. Либералы выписывали петербургские газеты и петербургские журналы крайнего направления, консерваторы — «Московские ведомости». Особенной вражды между шишовскими либералами и консерваторами не было; но все заранее знали, что на земском собрании либералы будут нападать на управу и требовать увеличения расходов, а консерваторы будут стоять за сокращение сметы. Председателем управы был до сего времени старый и честный полковник, который убедился опытом трёх лет, что ничего не понимает в делах, и с воинскою откровенностью решился теперь отретироваться. Либералы выдвинули кандидатом молодого богача и правоведа Овчинникова, бывшего мировым посредником; консерваторы не знали, за кого взяться, и были в большом смущении. Смущение это увеличилось тем обстоятельством, что уездный предводитель Каншин, родной дядя Овчинникова, естественно принял сторону племянника и всеми силами старался провести его в председатели. Собственно, никого не пугал либерализм Овчинникова; либерализм его состоял единственно в том, что Овчинников везде толковал о необходимости для крестьян ссудо-сберегательных товариществ и объявлял себя сторонником эмансипации женщин. Так как соседи хорошо знали, что разумеет Овчинников под словом «женская эмансипация», и твёрдо верили, что никто не даст мужикам денег на устройство ссудо-сберегательных товариществ, то принципы Овчинникова им казались невинным враньём. В председатели управы его не хотели выбрать просто потому, что он родня Каншину и, главное, гордец. Таким образом, партии перепутались, Каншин очутился во главе либералов, а партия консерваторов, по-видимому, оставалась в меньшинстве. Партия либералов потеряла эту кличку и стала теперь назваться «предводительскою» партиею. Вождём консерваторов остался Трофим Иванович.

— А знаете что? — вдруг вспомнил он, когда вечером перед открытием собрания у него сидели за чаем главные столпы шишовского консерватизма. — Знаете, кого выберем?

Растерянные политики никак не могли сообразить, о ком вспомнил Трофим Иванович.

— Да кого, говорите! Некогда загадки разгадывать! — сказал мировой посредник Таранов, человек решительного обращения и решительного образа действий.

— Молодого Суровцова.

— Суровцова?! — в изумлении спросили собеседники. — Да ведь он должен быть архилиберал.

— Нужно нам очень этих учёных умников! — отрезал посредник. — Нам, батюшка, нужно не лекции читать, а дело делать. Он, небойсь, мужику «вы» говорит да на кресло в кабинете его сажает. Не угодно ли, мол, сигарку, Прохор Харитоныч? Бог с ними, с такими-то!

— Ну что врёшь без толку? — огрызнулся на Таранова Трофим Иванович. — Не знаешь человека, и не говори. Смерть не люблю вранья.

— Чего не знаю? — смутился посредник. — Лично, положим, не знаю… Да я породу-то эту всю насквозь вижу.

— Ну, вот же я вам что скажу, господа! — торжественно объявил Трофим Иванович в приливе необычного ему красноречия. — Я сам на медные деньги учён и не охотник до метафизик. А Суровцова люблю; это душа-человек, настоящий, не выдуманный. Он там, может быть, либералом себя называет, а вздоров затевать не станет. Он, батюшка, помоложе нас с вами, а посмотрите-ка, как всякую вещь отлично понимает. Деловой человек, таких бы нам побольше. Чёрт с ним, что он либерал. Коли бы все либералы были такие хорошие люди, я бы и сам либералом сделался. Меня, батюшка, не застращаешь словами. Либерал так либерал. Не убудет с этого.

— А что ж! — сказал посредник. — Коли он не из породы болтунов и фатов, а, как ты говоришь, настоящий человек, почему ж его и не выбрать? Тоже ведь неуча какого-нибудь председателем не посадишь! Всё ж он профессором был, письменный человек. И слово сказать сумеет.

— И отец его, покойник, славный был человек, Николай-то Ильич, — заметил кто-то ещё.

— А главное, господа, будет с кем помериться этим каншинским молокососам. Он им утрёт нос! — поддержали новые голоса.

— И выйдет, стало быть, своя своих не познаша! — острил один из земских политиков.

— Какой ещё хозяин! — заступался Трофим Иванович в другом углу, споря с небольшою группою. — Старых хозяев пристыдит. Поверьте мне, что он будет наш. Пересухинский край всегда стоял заодно. Нас Бог миловал от перебежчиков. Это вон там, по Дубовой плате, либералы водятся… Там их гнездо, а уж не по нашей Пересухе.

Тем же вечером решено было выбирать Суровцова. Коптев уже за несколько месяцев уговаривал Суровцова баллотироваться в управу, и Суровцов был от этого не прочь, хотя совершенно не надеялся на свой успех в уезде, где его почти никто не знал.

Рано утром Коптев заехал на квартиру Суровцова.

— Ну, брат, будем тебя баллотировать! — объявил он без дальних околичностей.

— Куда? — спросил Суровцов, подставляя Трофиму Ивановичу стакан с чаем.

— В председатели земской управы, вот куда! А ты думал, в министры?

— Что ж, баллотируйте на здоровье, я не прочь, — сказал Суровцов. — Только не выйдет ли один вздор из всего этого? Каншин распинается за этого дуралея… Как бишь его? Гнилой такой…

— Знаю, брат, давно я все эти дела; за Овчинникова. Ну, что ж? Каншин пускай себе за Овчинникова, а мы за тебя. Каншин ещё не уезд, — горячился Трофим Иванович. — Увидим, чья возьмёт.

— Да это, положим, расчёт не велик, — сказал Суровцов, прихлёбывая чай в самом мирном расположении духа. — Я ведь не из слезливых, меня не особенно огорчит прогулка на вороных.

— Вот я люблю таких! — вскричал Трофим Иванович. — Настоящий мужчина, не баба! А то, бывает, смотреть срам: забаллотируют человека — распустит нюни, начнёт жалостливые слова говорить… Взял бы просто, да и вытолкал в шею из собрания.

Кандидатура Суровцова не была совершенною новостью. Пронырливый Каншин давно подозревал в молодом и небогатом профессоре опасного конкурента своему племяннику и уже давно работал втихомолку, стараясь чем бы то ни было подрывать в уезде репутацию Суровцова. Он хлопотал посадить в управу своего родственника единственно из жажды власти. Сам он был предводителем, почётным мировым судьёю и председатель обоих съездов — мировых посредников и мировых судей. Оставалось захватить в свои руки земские дела. Овчинников поддавался его влиянию, как маленький ребёнок, и для Каншина не было никакого сомнения, что при Овчинникове председателем управы будем в сущности он, Каншин. Ничто так не тешило самолюбия Каншина, как роль всемогущего человека в своём родном уезде. Его словно мучило и стыдило воспоминание о не совсем возвышенной роли, какую играла до сих пор в местной жизни его фамилия и он сам. Сутяга-отец из разорившейся дворянской семьи, ходивший десятки лет непременным заседателем, а потом исправником, оставил в уезде самое грязное воспоминание о плутнях, посредством которых он сбил себе большое состояние. Родня его матери были чуть не однодворцы. Сам Каншин с детства погряз в подьяческой сфере, служил в разных земских и уездных судах, потом пошёл по откупам, и, не получив никакого образования, не покрыв себя даже внешним лоском, который обыкновенно даёт военная служба, очутился вдруг одним из самых богатых владельцев Шишовского уезда. Хитрый, ловкий и самолюбивый до болезненности, Каншин целый десяток лет употребил на то, чтобы загладить старые воспоминания, лез всюду напоказ, бросал, где нужно, деньги без счёту, несмотря на прирождённое скряжничество, задаривал, задабривал, насильно делал связи, эффектничал, чем мог, и мало-помалу успел затуманить и надуть общественное мнение. В притворном барстве его новой жизни, в наигранной аристократической надменности его жены, в его мнимо-горячем участии в общественных делах шишовские жители словно не узнавали прежнего сутягу и взяточника, дружившегося с первыми плутами уезда и не смевшего входить ни в один порядочный дворянский дом. Нахватав за деньги и втихомолку довольно большие чины, завязав связи с губернскими властями, сделавшись для многих очень нужным человеком, Каншин без труда собрал вокруг себя значительную партию и уже два трёхлетия сряду царил в уезде, почти без борьбы и соперников, раздавая места, помогая в разных делишках, снабжая деньгами, кормя и поя. Губернаторы, осматривавшие уезд, останавливались только у Каншина и почерпали сведения только от Каншина. Ни один исправник не мог усидеть в Шишах более полугода, если он не умел поладить с Каншиным.