— Ну, ладно. Пошли оба! — миссис Монро повернулась было, но остановилась, раздумывая. Как она с ними общаться-то будет? — Эй, молодой человек, где ты так английский выучил?
— Солдаты научили. В тюрьме.
Она нахмурилась:
— Как это тебя угораздило?
— Я из Акадии, миссис.
Она подумала.
— Читать и писать умеешь?
— Только по-французски, и то чуть-чуть.
— Если по-лягушачьи научился, то и на человеческом научишься, — изрекла дама. — Чарльз, этот парень знает грамоту. Может пригодиться.
Даниэль почувствовала прилив ярости. Обращаются с ними как со скотом! Хотя чем они отличаются теперь от скота?
— Это так? — толстяк-коротышка уставился на парня через лорнет. — Как твое имя?
— Андре Лежан, месье… мистер Монро! — быстро ответил тот, подавив желание плюнуть в лицо этому борову.
— Ну ладно, берем и его тоже. Сейчас оформим все! — и толстяк двинулся с причала.
Даниэль с трудом тянула упиравшегося Венсана. Андре Лежан — теперь она знала имя парня — подхватил его на руки, и Даниэль подарила ему взгляд, полный благодарности. А ничего, кажется, парень. Так вроде покорно разговаривал с этим Монро, а в глазах — никакой покорности. Сильный, видно, и неглупый. Хорошо, что он с ними. Базиля больше нет, его не вернешь — а так страшно быть одной!
44
"Пемброк" бросил якорь в гавани Аннаполиса позднее других судов: в шторм на нем рухнула грот-мачта. Как бы англичане ни относились к акадийцам, они знали, что это — незаменимые работники. Вот и сейчас: не к кому было обратиться насчет ремонта корабля, кроме как к местному мастеру по имени Шарль Белливо.
Мачту он починил, но вместо платы за работу его бросили в вонючий трюм — к тем двум сотням с лишним несчастных, которых отправляли в ссылку. Может, все для него и обошлось бы, да только он заспорил с капитаном, стал требовать причитающееся — вот и получил… Впрочем, впоследствии капитану суждено было дорого заплатить за свое вероломство.
Среди тех, кто провел в трюме "Пемброка" долгих семь дней, пока устанавливали новую мачту, был и Реми Мишо. Он думал, что хуже тюрьмы ничего и быть не может, но ошибался — на "Пемброке" было намного хуже. В тюрьме было холодно, но там можно согреться: попрыгать, поотжиматься. Здесь об этом нечего было и думать — шагу ступить некуда. Там его кормили какой-то бурдой, здесь он был счастлив, когда вообще было что поесть; там его душила вонь от немытых тел и испражнений, тут просто в самом буквальном смысле нечем было дышать, когда были закрыты люки, а их чаще всего держали закрытыми.
Шарль Белливо громко выругался, когда его втолкнули в трюм и он оказался рядом с Реми.
— Садись, друг! — дружелюбно приветствовал Реми мастера. — Ради тебя хоть люк открыли. Спасибо и на том.
— Да уж, свежего ветерка здесь не помешало бы! — пробормотал Белливо, грузно опускаясь на пол. — Говорят, нас в Северную Каролину повезут. Далеко это?
Никто не знал. Только Реми процедил:
— Все равно не доплывем, то есть если и доплывем, то уже трупами.
Заплакал ребенок, кто-то зашелся кашлем.
— Может, тут еще и крысы? — мрачно спросил Белливо. — Я как-то их не очень…
— Да какие тут крысы — давно задохнулись бы! Для блох и то вряд ли воздуха хватит, — бросил Реми.
Снова заплакал ребенок. Их на корабле было больше, чем взрослых. "Сколько из них выживет?" — печально подумал Реми и покачал головой. Его мысли обратились к Солей. Неужели она с их еще не родившимся ребенком сидит вот так же в трюме какого-нибудь судна? Мысль была непереносимой, но ни о чем другом он думать не мог. Организм сам нашел выход: Реми забылся тяжелым сном. Потом проснулся в неудобной позе, переменив ее, заснул снова. А когда проснулся опять, обнаружил, что они уже плывут.
Весь корабль раскачивался и стонал, как раненое животное, и вместе с ним, сам того не замечая, стонал Реми. Солей, Солей…
Когда корабль накренился особенно круто, на Реми обрушился могучий корпус соседа — это был Белливо.
— Хоть бы уж перевернулся быстрее, — выругался он. — Конец мучениям…
Из темноты раздался испуганный женский вопль: — Я же плавать не умею!..
Белливо утешил женщину:
— Да нет, это я так. Только если мачта рухнет, а ее я сам делал, дурак! Может, и доберемся до этой Каролины, там хоть тепло, говорят.
Внезапно кто-то зарыдал:
— Умер! Сыночек!..
Всю ночь в ушах Реми стоял этот крик.
* * *
К утру ко всем запахам добавилась еще вонь от блевотины — большинство страдало морской болезнью. Дышать вообще стало нечем.
Кто-то вдруг забарабанил кулаками по крышке люка и закричал:
— Эй вы, ублюдки! Мы тут подыхаем! Воздуха! Откройте люк!
Реми узнал голос своего соседа по камере — месье Дегля. Какое-то время, казалось, никто из команды не обращал на этот стук и крики никакого внимания. Дегль уже разбил в кровь кулаки, его сменил кто-то другой, потом того — третий. Наконец, люк приоткрылся.
На счастье, около люка в это время находился Белливо, который, пожалуй, лучше всех из них говорил по-английски.
— Вы что, хотите доставить в порт корабль, полный трупов? Как бы вам за это самим в тюрягу не угодить!
— У меня приказ — держать вас всех тут, — отворачивая нос от люка, буркнул матрос.
— Скажи капитану, что он ответит за убийство двухсот с лишним подданных его величества!
Матрос захлопнул люк, но, как видно, слова Белливо подействовали. Через несколько минут над головами у них послышались шаги и люк снова распахнулся. В нем появилось слегка озабоченное лицо капитана Фонтэна.
Белливо обратился к нему:
— Мы умираем, капитан. Вот уже утром двое детей умерли. Надо проветрить трюм. Выпустите нас на палубу.
Капитан отошел подальше, чтобы не чувствовать этой ужасной вони из трюма.
— Буду выпускать по шесть человек. Два раза туда и обратно по палубе, потом следующие шесть. При малейшем неповиновении — перебью, как бешеных собак. Ясно?
Многие были слишком слабы, чтобы выбраться на палубу без посторонней помощи. Реми вышел, держа за руку какую-то девочку с кудряшками, которые слиплись от грязи и пота. Она щурилась от яркого света.
— Где твоя мама? А папа? — спрашивал он ее. Она не отвечала. Реми затрясло от ярости, он проклинал виновников несчастья этой крошки. А сколько еще таких, как она?
— Ты заметил, команды-то — кот наплакал? — тихонько проговорил ему Белливо, когда они вновь очутились в трюме.
— Верно, — подтвердил Реми, — я насчитал всего восемь или девять.
— Я — восемь. К тому же англичане.
Реми весь напрягся.