себе – как и на юге.
Пресса Южного Вьетнама жестко цензурируется, но сарафанное радио работает исправно. Ни для кого не секрет, что в стране есть политические заключенные, хотя одному лишь Министерству юстиции известна статистика: сколько их на текущий момент? А сколько прошло через тюрьмы с момента основания государства? Каковы сроки заключения, какой процент не доживет до освобождения? Официальные лица в своих речах часто рассуждают о свободе. Возможно, по ошибке? Путают ее со свободным предпринимательством? Сказать, в чем заключается свобода гражданина, не сложнее, чем произнести бойскаутскую клятву: в свободе мысли, слова и поступков, которые не запрещены законом. Понятно, почему вьетнамцы очень осторожно подходят к разговорам: они помнят о полиции Зьема и принимают во внимание текущие риски.
Общие лондонские друзья представили меня некоторым вьетнамцам, все же готовым к разговору. Меня восхищают эти люди, доверившие мне свои мысли. Даже если кто-то из них не просил об анонимности, очевидно, что она необходима. Все мои собеседники находятся в возрасте от среднего до пожилого, все застали во Вьетнаме уже три войны, по роду занятий все – уважаемые представители либеральных профессий; они буддисты или католики, не присоединившиеся ни к какому блоку. Резко обеднев из-за инфляции, сейчас они с трудом находят деньги на еду. Как правило, мы говорили по-французски, кое-кто знал и английский, беседовали мы всегда наедине, не опасаясь быть подслушанными. Никого из этих людей, судя по их поведению, классовой принадлежности и убеждениям, нельзя заподозрить в поддержке Вьетконга. Все они – патриоты в лучшем смысле этого слова, ими движет тревога о согражданах, об их прекрасной родине и о судьбе вьетнамской цивилизации.
Взрослые люди в разговорах со мной часто упоминали студентов, но ни с кем из них договориться о встрече не вышло. Студенты не хотят разговаривать с незнакомцами; им слишком рано пришлось столкнуться с большими бедами. Ни одно вьетнамское правительство не рассматривает их как надежную часть общества, на которую можно опереться. В отчаянной попытке услышать что-то от образованной молодежи я подошла к двум мальчикам возле библиотеки, и мы поболтали на стоянке велосипедов.
С другим моим собеседником мы шли по улице Ту До в поисках тихого места для разговора. Когда-то это была сайгонская Бонд-стрит[104]. Сейчас это нечто вроде района красных фонарей, переполненного барами, солдатами и проститутками (еще одна группа жертв войны). Мой собеседник, как и все приличные вьетнамцы, ненавидит улицу Ту До, считая ее национальным позором.
– Французы правили почти век, и их правление не оставило никаких следов в моей деревне. Через три-пять лет после ухода американцев будет то же самое. В жизни страны они – лишь рябь. Наши люди очень терпеливы, уклад семейной жизни остается неизменным. Мы две тысячи лет адаптировались к жизни здесь, поэтому мы именно такие и все вокруг именно такое. Американцы называют нас лентяями. Мы можем ничего не делать, но ничего не делая, мы сопротивляемся… Крестьянам не нужны ни Вьетконг, ни правительство Южного Вьетнама, ни американцы; они хотят, чтобы их оставили в покое, хотят обрабатывать землю, выбирать деревенских старост и платить положенный налог. Но никто не спрашивает крестьян, чего они хотят, потому что их боятся.
– У нас должна быть своя форма социализма. Для капиталистической системы, как в Америке, у нас просто нет ресурсов… Уверен, что американцы вторгнутся в Северный Вьетнам и наша бедная страна превратится во вторую Испанию, полигон, где все испытывают оружие… Правительство? Клоуны, сутенеры, мошенники. Выборы нужны лишь для того, чтобы создать видимость правовой основы существования этого режима. Конечно, честные выборы были бы возможны, если бы кто-то захотел их провести… Каждый говорит о мире ртом, но не карманом. Зачем заканчивать войну? Она слишком удобна.
В комнате чувствовались спокойствие и удаленность от мира, как в монастыре, – когда над нами не проносились с ревом истребители. Мы пили жидкий чай, недорогой знак гостеприимства. Мужчина, с которым я говорила, был тихим и очень маленьким. По сравнению с античным изяществом вьетнамцев мы – грузные, неприятные гиганты.
– Мы стали такими умными, но продали души, – говорил он. – Придет расплата. Кто создал термоядерную бомбу? Не Бог. Люди для других людей стали дьяволами… В городах лживое процветание, в деревнях – несчастная, убогая жизнь. Крестьяне либо остаются и обрабатывают поля, рискуя погибнуть, либо бегут в города. Месяц им платят жалкое пособие; дальше хоть погибай… Правительство и прочие власть имущие наживаются на этой войне и богатеют.
– Если бы в 1956 году прошли выборы, победил бы Хо Ши Мин. Японцы, французы, теперь американцы – все боятся дать народу слово. Я считаю, что большинство здесь – националисты. Но все должно решиться честным голосованием. И если националистов нет, если большинство хочет коммунистов, то пусть будет так. Это наша страна… Кто такие националисты? Антикоммунисты, те, кто против Хо Ши Мина. За свободу выбора, свободу слова. Но сейчас у нас свободы слова нет.
– К сожалению, мы оказались между двумя могучими блоками. Вьетнам – это лаборатория для подготовки следующей войны. Думаю, все это закончится третьей мировой войной и морем огня. Человечество едино. Каждый из нас несет ответственность за свои личные действия, за действия по отношению ко всем остальным людям. Все, что мы можем сделать, – держать наше собственное полено дальше от огня и оттаскивать его в сторону, не кормить им пламя.
Старые, грязные, потертые стулья в комнате, которая раньше была коридором; еще один безвкусный чай, еще один замечательный человек. Улыбаясь, он сказал:
– Во Вьетнаме все честные люди – бедные… Чтобы завоевать сердца и умы, неплохо бы самому иметь сердце и ум. Для этого необходимо время, и терпение, и нравственность, и смелость… Думаю, немного американских солдат могут остаться в стране, чтобы вести крупные сражения, но основную массу работы должны делать вьетнамцы. В Индонезии коммунизм победили без единого американского солдата.
– Вьетконг дал крестьянам землю. Это то, чего они действительно хотят. А потом вернулись землевладельцы с правительственными солдатами и отобрали землю обратно или обложили крестьян старыми налогами. А теперь еще и бомбежки. Удивительно, что еще не все крестьяне перешли на сторону Вьетконга.
Он подробно рассказал о пронизавшей все вокруг мелкой коррупции; о том, как в Сайгоне обманывают самых бедных и беззащитных.
– Украл миллион – живешь во дворце; украл яйцо – сядешь в тюрьму. Антикоммунизм становится выгодным делом, почти как владение угольной шахтой. Вешаешь себе на шею табличку «Антикоммунист» и зарабатываешь кучу денег. Все остальное неважно. Хорошо, ты антикоммунист, но ради чего? Ничего другого не предлагается. Французы были бесчестными и жестокими, американцам было все равно. Зьем был не лучше, американцам опять все равно. Для американцев все хороши, пока они антикоммунисты. Но вьетнамский народ знает, что это не так… Люди здесь очень хорошие, порядочные, неглупые и трудолюбивые. Многого не просят, лишь чуть-чуть справедливости. Люди везде одинаковы, они могут понять, что справедливо, а что нет.
Некоторые простые граждане в Сайгоне, ужасаясь тому, как война с каждым днем уничтожает их народ и страну, решили действовать в соответствии со знаменитой речью президента Джонсона в Университете Джонса Хопкинса. («Мы по-прежнему готовы к переговорам без предварительных условий»[105].) Поэтому в прошлом году эти простые люди написали петицию, призывающую к немедленному прекращению огня с обеих сторон и переговорам между Северным и Южным Вьетнамом. Наивную петицию распространяли открыто на улицах Сайгона, и публике она понравилась. В течение нескольких недель организаторы собрали 6000 подписей, а потом их лидеров арестовали.
Школьного учителя средних лет приговорили к 25 годам каторжных работ; поскольку у него болезнь сердца, каторжные работы заменили заключением: он сидит в одной камере размером 7 на 5 метров с 20–30 другими политзаключенными. Еще двух людей посадили на сроки от 10 до 15 лет. Семьи могут посещать их раз в неделю. Чтобы уберечь своих мужчин от голода и вызванных им болезней, женам приходится искать деньги, на которые мужья смогут купить дополнительный паек в тюремной столовой. И, наконец, троих выслали в Северный Вьетнам; смысл этого