Единственное, что ему теперь оставалось,— это дышать, поддерживая биение сердца, и не более того: ритмические сокращения, перекачивавшие кровь в его пылавшем теле. Он не знал, что его жена умерла восемь часов назад. Не знал, что его друзья и соседи уже умерли или умирали. Не знал, что его страна сделала такое возмутительное, такое невероятное преступление по отношению к нему и остальным жителям Тарсуса. Но прежде всего ему не надо было сидеть здесь и смотреть, как это делала Хоуп почти всю ночь и большую часть дня. Она сидела у его койки и следила, как его бренное тело боролось со смертью. Уходило время, и вместе с ним уходила ее любовь и жалость к нему и возникал уродливый зародыш равнодушия и нетерпения. Она знала, что причиной этого частично была усталость, частично беспомощность и депрессия, которую она почувствовала после того, как услышала ужасную новость по радио. В усталости и безнадежности, конечно, крылась основная причина. Наступил тот предел, когда просто хочется сдаться.
Хоуп почувствовала полное отчаяние, когда услышала сообщение о Поле, переданное по радио. Как это странно, подумала она, ведь она так мало его знала. Неужели ее дядя и тетя, которых она знала и любила всю свою жизнь, значили для нее меньше? Безусловно, нет. Но смерть тети Эмили не носила трагического характера. Она болела и умерла, как это бывает со всеми стариками. И, сидя возле дяди Уильяма и наблюдая, как он борется за жизнь, она не могла поверить, что существует связь между Дагуэем и его болезнью. Это было не менее дико, чем пули, подстерегавшие Поля. Но все выглядело так естественно. И гнев не возникал. Она полагала, что он придет позже. А теперь оставались только безумная усталость, нетерпение и чувство вины.
Хоуп осторожно вытерла пот с лица дяди. Она уже два часа сидела на стуле у его постели и решила выпить немного воды, покурить, а потом вернуться.
Она поднялась и пошла в приемную, отгороженную занавеской. Доктор Бартлет разрешил ей пользоваться этой комнатой. Она могла бы пройтись по улице или сходить в столовую и выпить кофе. Можно просто постоять у палатки и подышать ночным воздухом, но там был часовой, который непременно заведет с ней разговор. Начнет убеждать, какой он отличный парень, какие они все отличные ребята. Ей это совершенно безразлично. Она не хочет иметь с ними никаких дел, ни с одним из них.
Хоуп закурила сигарету, глубоко затянулась и, выпуская дым, погасила спичку. В приемной было светлее, чем в палате. На столе горела лампа, наверху висела еще одна, укрепленная на шесте. Она посмотрела на стул, такой же твердый и неудобный, как и в палате, и решила на него не садиться. Вместо этого Хоуп легла на пол и вскоре почувствовала, как стали расслабляться мышцы. Лежать на полу оказалось на удивление удобно. Она была благодарна доктору Бартлету за его разрешение пользоваться приемной. Разве могла бы она так лежать под наблюдением часового? Хоуп ничего не имела против часового, которого приставил к ней майор Роберт-сон. Она ожидала гораздо худшего. Но ей разрешили ходить относительно свободно — вероятно, лишь из-за тяжелого состояния тети и дяди. Если б не они, она была бы… под домашним арестом? Под настоящим арестом? Она не знала. Не знала она также, каковы пределы власти Робертсона. И есть ли вообще какие-нибудь пределы их власти?
Конечно, он был взбешен. Хоуп вполне вежливо отрицала свою осведомленность о намерении Поля покинуть Тарсус, хотя они и провели ночь вместе. Хоуп утверждала, что после того, как два солдата появились в восемь утра, она пошла готовить завтрак, намереваясь затем вернуться и разбудить его. Потом, приготовив завтрак, она пришла в спальню и обнаружила, что комната пуста. Поля там не было. Она не имела ни малейшего представления, когда и куда он ушел. Хоуп твердо держалась этой версии, и Робертсон не мог уличить ее во лжи. Но он, конечно, знал, что Хоуп лгала, и она понимала это. Чем это ей грозит, Хоуп не представляла. Она чувствовала, что за ней следят, и пока не строила никаких планов. Она выжидала. Отчасти потому, что должна была оставаться около больных, отчасти потому, что любое действие казалось ей предательством по отношению к Полю — как будто он уже погиб. Правда, она понимала, что шансов на успех у нее почти что нет, но, если его поймают, она останется единственным свидетелем. Тогда ей придется что-то предпринимать. Бежать? Оставаться здесь и просто ждать? Она не знала.
Хоуп протянула руку, чтобы стряхнуть пепел с сигареты в пепельницу, стоявшую рядом, и тут увидела доктора Льюина, приближавшегося к приемной. Она села. Ей не хотелось, чтобы он увидел ее лежащей на полу, но и вставать из-за него ей тоже не хотелось.
— Мисс Уилсон? — произнес он с некоторым удивлением.
— Доктор Бартлет разрешил мне пользоваться приемной,— сказала Хоуп.— Но я могу уйти, если мешаю.
— Нет, нет,— возразил он.— Но вам здесь удобно?
— Я сидела в палате. А здесь прекрасно.
Доктор Льюин обошел ее и сел за стол. С полу она не видела его лица, а он не видел ее. Хоуп надеялась, что он не будет обращать на нее внимания, что даст ей возможность молча докуритъ сигарету и уйти. Но через некоторое время доктор прервал молчание.
— Я очень сожалею, что ваша тетя умерла.
— В самом деле? — сухо спросила она.
— Поверьте мне. Я очень хотел чем-нибудь ей помочь.
— Я вам не верю,— парировала она.— Я никому из вас не верю.
— Я вам не враг, мисс Уилсон.
— Вы держите меня в плену.
— Послушайте,— сказал он,— когда вы были здесь с Полем Донованом, я видел, как вы взяли таблетки амфетамина, я ничего не сказал и не намерен доносить. Хотя, возможно, должен был бы. Возможно, если бы я доложил об этом, мистер Донован был бы здесь — живой и невредимый.
Хоуп поднялась с пола и села на стул прямо напротив доктора Льюина, чтобы видеть его лицо.
— Почему вы не сделали этого? — спросила она подозрительно.— Почему вы им не сказали?
— А как, по-вашему? Вы полагаете, мне нравится то, что здесь происходит? — спросил Льюин.
— Тогда почему вы сотрудничаете с ними?
Льюин наклонился вперед, облокотившись на пластмассовое покрытие стола, и сказал:
— Я не сделал ничего такого, чего бы мог стыдиться. Я —