его фабрику. Между ними речи не было еще о деловых отношениях, но оба прекрасно понимали, что посещение это может привести к расширению дела. Шлоттербек с благодарностью принял предложение и назвал другу банк, в котором он мог навести про него справки.
– Хорошо, благодарю вас, – сказал Трефц. – О дальнейшем переговорим на месте, если пожелаете.
И Август Шлоттербек вновь почувствовал связь с жизнью, которой оставался чуждым некоторое безрадостное время. Он видел перед собой, в близком будущем работу и заботы и несравненно больше, чем некогда возвращению на родину, радовался он теперь возвращению к привычной жизни предпринимателя. И прельщали его не столько деньги, которых у него и так было достаточно, сколько радость работы и общения с широкими коммерческими кругами. В этот день он лег спать с легким сердцем и уснул, не подумав ни разу о своей вдове. Он и не подозревал, что она переживала тяжелые дни и теперь именно нуждалась в его помощи. Больная стала еще боязливее и тягостнее под надзором городского врача и превратила маленький домик в обитель ужаса и скорби. То кричала, словно под кнутом, то, со стонами, бегала вверх и вниз по лестнице, металась по всему дому, то запиралась в своей комнате и с мольбами просила прекратить воображаемые осады. Несчастная нуждалась теперь в неусыпном надзоре, даже в спокойные дни, и смущенный врач, не имевший опыта в этих болезнях, настаивал на том, чтобы ее увезли и поместили в лечебное заведение… Фрау Энтрис противилась этому, сколько могла. Она привыкла за долгие годы к слабоумной девушке и предпочитала ее общество полному одиночеству, она надеялась также, что это тяжелое состояние не будет продолжительно, потом она опасалась и значительных расходов, с которыми могло быть связано содержание больной в доме для умалишенных. Она готова была всю жизнь стряпать для этой несчастной, стирать на нее, ходить за ней, переносить ее капризы и заботиться о ней. Но мысль, что сбереженное ею годами будет уходить на это погибшее существо, как в мешок без дна, эта мысль была ей нестерпима. Кроме ежедневных забот о слабоумной, ее угнетала еще и эта забота и, несмотря на всю свою жизненную отвагу, она стала худеть и даже немного состарилась.
Шлоттербек всего этого не знал. Он был уверен, что бодрая вдова сидит себе преспокойно в своем хорошеньком домике и рада, что освободилась от назойливого соседа и соискателя ее руки. Но это далеко было от истины. Правда, отъезд Шлоттербека не разбудил в ее сердце томления по нему, облик его не вставал в ее памяти преображенным любовной тоской, но в горе своем она рада была бы теперь иметь подле себя друга и советника и вообще гораздо меньше уже гордилась своей независимостью. И если бы положение золовки ухудшилось, она и к сватовству богатого соседа отнеслась бы теперь внимательнее и ласковее.
Толки об отъезде Шлоттербека, его предполагаемом значении и продолжительности прекратились в Герберсау, так как теперь только и было разговоров, что о фрау Энтрис. И в то время, как под прекрасными соснами Фрейденштадта оба дельца и друга сходились все ближе и уже определеннее толковали о будущих общих предприятиях, в Герберсау, на Госпитальной улице, переплетчик Пфроммер два долгих вечера писал письмо своему двоюродному брату, благополучие и будущее которого сильно беспокоило его. Несколько дней спустя Август Шлоттербек удивленно держал в руках это письмо, написанное на отличной бумаге с золотым обрезом, и медленно но дважды прочел его. Оно гласило:
«Дорогой и милый брат Шлоттербек, наш актуарий Шварцмантель, совершивший недавно поездку по Шварцвальду, передал нам, что видел тебя в Фрейденштадте, что ты здоров и живешь в гостинице «Липа». Это нас очень обрадовало, и мы от души желаем тебе поправиться в этом прелестном месте. Это всегда хорошо – полечиться летом, если есть возможность. Я тоже провел как-то несколько дней в Эрренальбе, оттого, что был болен, и это принесло мне большую пользу. Желаю тебе всяческих успехов. Надеюсь, наш родной Шварцвальд хорошо подействует на тебя. Дорогой брат, мы все скучаем по тебе и когда ты отдохнешь, то, наверно, опять с удовольствием вернешься в Герберсау. Оттого, что у человека одна только родина, и сколько бы ни было прекрасных вещей на свете, истинно-счастливым можно быть только на родине. Тебя очень полюбили в городе, и все радуются твоему возвращению. Хорошо, однако, что ты уехал именно теперь, когда в соседстве твоем опять неладно стало. Не знаю, известно ли уже это тебе. Фрау Энтрис, в конце концов, все-таки пришлось расстаться со своей больной золовкой. Она так обращалась с ней, что несчастное существо выдержать больше не могло и днем и ночью звало на помощь, пока не призвали городского врача. Положение больной оказалось ужасным и, несмотря на это, Энтрис еще настаивала и во что бы то ни стало хотела удержать ее у себя, легко понять отчего… Но теперь у нее силой отняли золовку и, быть может, ей еще придется держать ответ за нее. Несчастную поместили в сумасшедший дом в Цвифальтене и Энтрис придется-таки порядочно за нее платить. Не даром она до сих пор так экономничала с ней! Надо было тебе видеть, как увозили ее, бедняжку, – это был кошмар. Взяли карету и уселись в нее Энтрис, городской врач, сторож из сумасшедшего дома и больная. И как она начала кричать, так всю дорогу и кричала, как сумасшедшая, до вокзала, и весь город бежал за ними. Много чего пришлось выслушать Энтрис на обратном пути, один мальчуган даже камнем бросил в нее. Дорогой брат, если я могу для тебя сделать что-нибудь здесь, то с величайшей готовностью сделаю это. Ты тридцать лет был далеко от родины, но это ничего не значить, и для родных моих, как тебе известно, я все сделать готов. Жена тоже кланяется тебе. Желаю тебе хорошей погоды на время твоего дачного отдыха. У вас там наверху, во Фрейденштадте, наверно, прохладнее, чем здесь, в тесной дыре, у нас очень жарко и частые грозы. Третьего дня молния ударила в «Баварское подворье», но несчастья не случилось. Если тебе нужно что-нибудь, то я весь к твоим услугам.
Неизменно-преданный тебе брат и друг
Лукка Пфроммер»
Шлоттербек внимательно прочитать это письмо, сунул его в карман, вынул его опять, еще раз прочитал и сказал в адрес своего двоюродного брата: «Ну и дурак же ты!» но, не останавливаясь долго мысленно на авторе, обдумал хорошенько само письмо, перевел его с герберсауского