Читать интересную книгу Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

Вы готовите вторую бутылочку, усаживаете ее перед телевизором, и благословляете Тити и Громине.[194] Вы смотрите телевизор вместе с ней. Появляется Самюэль, устраивается возле вас, говорит, полный отстой, Тити все время побеждает. Вы соглашаетесь. Полнейшая чепуха, даже… Вы готовы сидеть с ними у телевизора сколько угодно, но наступает момент, когда смотреть больше нечего… А ведь вчера вы обещали им, что отведете их в Люксембургский сад, значит, надо одеваться, да?

Это Самюэль показывает вам, куда выбросить мусор, как поднимается спинка коляски. Глядя, как он это делает, вы понимаете, что этому маленькому мальчику предстоит многому вас научить…

Вы идете по улице и ничего не узнаете, вам, правда, нужно позвонить родителям, но вы боитесь. Не за них, за себя. Пока вы молчите, они еще не умерли, полицейский еще может принести свои извинения.

Сегодня ведь воскресенье. А воскресенье не считается. В воскресенье никогда ничего не происходит. Этот день люди проводят в семейном кругу.

Кораблики в фонтане, вертушки, качели, кукольное представление — все сгодится. Какой-то высокий парень подсаживает Самюэля на ослика, и его улыбка — счастливая передышка. Вы не могли этого знать, но именно в тот момент зародилось его страстное увлечение, которое лет через десять приведет вас к бегу на упряжках в Мерьё-сюр-Ланс…

Она улыбнулась.

Шарль — нет.

— Потом вы их ведете поесть картошки «фри» в Quick на улице Суффло, и всю вторую половину дня они играют в местном детском уголке с разноцветными шариками.

Вы сидите там. Вы не притронулись к еде. Вы смотрите на них.

Двое ребятишек апрельским днем в Париже резвятся в детской комнате фаст-фуда, все прочее не имеет никакого значения.

На обратном пути Самюэль спрашивает вас, будут ли родители дома к их приходу, и вы малодушно отвечаете, что не знаете. Да нет, вы не малодушничаете, вы и правда не знаете. Детей у вас нет, и вы не знаете, должны ли вы сказать им всю правду сразу или готовить их постепенно, чтобы они мало—помалу свыкались с самым худшим. Сказать им для начала, что родители попали в аварию, усадить полдничать, потом сообщить, что они в больнице, искупать и добавить, что положение довольно серьезное и… Если бы вы считали себя вправе решать, вы бы сказали им все сразу, но увы. Вы вдруг жалеете, что вы не в Штатах, там бы вы сразу нашли номер helpline,[195] и какая-нибудь архиуверенная в себе психологиня на другом конце провода наверняка помогла бы вам. Вы в растерянности и долго рассматриваете витрину магазина игрушек на углу улицы Ренн, только чтобы выиграть время…

Как только вы открываете дверь квартиры, Самюэль бросается к мигающему автоответчику. Вы не замечаете этого, потому что возитесь с пальтишком Харриет, и сквозь щебетание Алис, которая прямо в коридоре решила распаковать свой игрушечный сервиз, узнаете голос капитана.

Он не приносит вам никаких извинений. Напротив, он явно раздражен. Он не понимает, почему вы не перезвонили, просит записать телефон комиссариата и больницы, где находятся тела. Прощается натянуто и еще раз выражает свои соболезнования.

Самюэль смотрит на вас, а вы… вы смотрите в сторону. Одной рукой прижимая к себе Харриет, вы помогаете ее сестре отнести игрушки, и пока устраиваете малышку в манеже, тоненький голосок у вас за спиной спрашивает: Чьи тела?

Тогда вы идете с ним в его комнату и отвечаете на его вопрос. Он слушает вас с серьезным видом, и вы потрясены его… self-control,[196] а потом, как ни в чем не бывало, он возвращается к своим машинкам.

Вы в шоке, хоть вам и стало легче, но вы считаете, что это очень…fishy.[197] Ладно, всему свое время. Пусть поиграет пока, пусть поиграет… Но когда вы выходите из его комнаты, на секунду оторвавшись от воображаемого рева моторов, он переспрашивает: Ну хорошо, они больше не вернутся, но все же когда?

Тогда вы убегаете на балкон и соображаете, где в этом доме крепкие напитки. Потом идете за телефоном и опять же с балкона звоните своему жениху. Кажется, вы его разбудили, вы сухо излагаете ему ситуацию, и после паузы, долгой, как… как Атлантический океан, выясняется, что он хуже ребенка: “Oh honey… I feel so terribly sorry for you but… when are you coming back”![198] Вы кладете трубку и вот тут, наконец, начинаете плакать.

Никогда в жизни вы еще не чувствовали себя такой одинокой, понимая, что это только начало.

В такой ситуации вы бы обязательно позвонили Эллен…

Шарль?

— Да.

— Я вам не надоела?

— Нет.

— Я вот говорила про крепкие напитки… Вы виски любите? Подождите, я сейчас…

Она показала ему бутылку.

— Вы знали, что один из лучших виски в мире называется «Порт Эллен»?

— Нет. Вы же знаете, что я ничего не знаю…

— Такого уже не найти… Завод закрылся, думаю, лет двадцать назад…

— Так оставьте ее! — запротестовал он.

— Нет. Я хочу открыть ее сейчас и выпить с вами. Это что-то потрясающее, сами увидите. Кстати, подарок Луи… Одна из тех немногих вещей, которые мы захватили с собой сюда… Он, конечно, лучше меня рассказал бы вам обо всех этих цитрусовых, торфяных, шоколадных, древесных, кофейных, ореховых и уж не знаю каких еще нотках, но для меня это… просто «Порт Эллен»… Самое удивительное, что бутылка сохранилась. Было время, когда мне обязательно нужно было выпить, чтобы заснуть, и я не особенно обращала внимание на этикетки… Но этот виски я никогда бы не употребила как снотворное. Я ждала вас.

— Шучу, — спохватилась она, протягивая ему стакан, — не слушайте меня. Что вы обо мне подумаете? Я просто смешна.

И снова слова попрятались от него. Нет, она вовсе не была смешна, она была… Как сказать?.. Женщиной с древесными, солеными и, наверно, шоколадными нотками…

— Ладно, я уже заканчиваю… Кажется, самое страшное позади… Надо было жить дальше, а что ни говори, но когда жить надо, это всегда легче. Я позвонила родителям. Отец, as usual,[199] укрылся в молчании, мать впала в истерику. Я оставила детей на дочку консьержки, позаимствовала машину сестры и отправилась к ней в ад. Все оказалось очень непросто… Никогда не подозревала, что смерть столь сложное дело… Я провела там два дня… В каком-то гнусном отеле… Наверняка именно там и начала выпивать… Возле дижонского вокзала после полуночи бутылку J&B найти куда проще, чем снотворное… Я пошла в похоронное бюро и договорилась, чтобы их кремировали в Париже. Почему кремировали? Наверное, потому, что я не знала, где будут жить дети… Это глупо, но мне не хотелось хоронить их вдали от их де…

— Это совсем не глупо, — прервал ее Шарль.

Ее удивил тон его голоса.

— Луи, его похоронили рядом с женой, недалеко от Бордо. Где же еще? — улыбнулась она, — но урны Пьера и Эллен здесь.

Шарль вздрогнул.

— В одном из сараев… Среди других вещей… Думаю, дети уже тысячу раз их видели, но им и в голову не приходило, что… Ладно, короче, с ними я об этом поговорю, когда они постарше станут… Это тоже было для меня проблемой… Что делать с нашими покойниками? На первый взгляд все просто… Считается, что память о них гораздо важнее, чем способ захоронения, и так оно и есть, но в жизни, да еще когда самые близкие родственники покойных — дети, что делать? Для меня все это было очень непросто, потому что я… Я очень долго не могла смириться с их смертью… Очень долго на кухне висела их большая фотография. Мне хотелось, чтобы Пьер и Эллен были с нами, когда мы едим… Впрочем, не только на кухне… Я везде развесила их фотографии… Меня терзала мысль, что они могут забыть своих родителей. Как же я, наверно, мучила их всем этим. Теперь я это понимаю… В гостиной у нас стояла этажерка, и мы благоговейно выставляли на нее подарки, которые они делали в школе ко Дню матерей. И как-то раз к очередному празднику Алис принесла… не помню, шкатулку, кажется… Как все, что она делает, шкатулка была великолепна. Я похвалила ее и понесла на наш алтарь. Она ничего не сказала, но когда я вышла, схватила ее и со всей силы швырнула об стенку. «Я для тебя ее сделала, — закричала она, — для тебя. А не для мертвой!» Я собрала осколки и сняла фотографию на кухне. В который раз эти дети преподали мне урок, и кажется в этот день я сняла траур… Ну как виски, а?

— Божественный, — подтвердил Шарль, отхлебывая из стакана.

— По той же причине, я не хотела, чтобы они называли меня Мамой, и только теперь, задним числом, я понимаю, чего им это стоило… Не столько Сэму, сколько девочкам… Особенно в школе во время перемен… Я не ваша мама, твердила я им, ваша мама была намного лучше меня. Я много говорила с ними о ней… И о Пьере тоже… Которого в общем-то я мало знала… А потом однажды я поняла, что они меня больше не слушают. Я думала, что помогаю им, но на самом деле просто была не в себе. И пыталась помочь самой себе… В итоге, слово «мама» у нас всегда оставалось в тени, стало, словно бранное, под запретом. Если задуматься — дальше некуда… И все же, я не могу ругать себя за это, я… я обожала сестру…