Читать интересную книгу Мир иной (сборник) - Андрей Столяров

Впрочем, пока это не выходило за обычные рамки. Таких случаев лишь в одном Петербурге было не счесть, а уж по всей стране, просевшей в дикий капитализм, они проступали, наверное, как тифозная сыпь. И митинги уже собирались, и стройплощадки захватывали, и пытались блокировать к ним подъездные пути. В общем, ничего такого, чтобы – из ряда вон. И способ разрешения подобных конфликтов тоже был хорошо известен. На следующее утро, когда большинство жителей микрорайона уехало на работу, сотрудники охранного предприятия, к которым подвезли подкрепление примерно из двадцати человек, вежливо, но непреклонно вытеснили гражданский комитет за ограду, ворота снова были повешены, существенно укреплены, а поверх самого ограждения пущена колючая проволока – проникнуть внутрь без специального оборудования теперь было нельзя. Милиция, видимо, получила соответствующие указания: группа женщин, пытавшаяся не пустить на площадку второй строительный кран, тоже была с проезжей части вежливо оттеснена. Милиционеры дали понять: их дело маленькое, они выполняют приказ.

Тем бы, наверное, история и завершилась.

Как завершалась, повторяю, уже не раз – и в Петербурге, и во многих других городах.

Однако тут действительно что-то засбоило.

Быть может, петербуржцы вспомнили о традициях, которые культивировала еще советская власть.

Все-таки Петербург – город трех революций.

И потрясли они не только Россию, но в прямом смысле слова – весь мир.

А быть может, дело обстояло иначе.

Есть предел, который никакая власть не может переступать.

Дальше – взрыв.

Дальше – извержение протестных страстей.

Историки, вероятно, еще будут спорить о хронике этих дней: выяснять детали, уточнять последовательность событий.

На мой взгляд, это не имеет значения.

Гораздо важнее то, что ночью на стройплощадке раздалось несколько негромких хлопков и затем ярко-огненные языки охватили бульдозер и оба крана. Пресс-служба милиции на другой день заявила, что «хулиганствующие элементы использовали бутылки с зажигательной смесью: «коктейль Молотова», известный еще со времен Великой отечественной войны».

Телевидение, видимо, было предупреждено: в интернете появились эффектные ролики, явно снятые мониторами, а не на сотовый телефон.

Их видела вся страна.

Вся страна восприняла это как революционный призыв.

И тогда – началось.

Следующей ночью вспыхнули еще три стройплощадки в Санкт-Петербурге, именно те, которые можно было квалифицировать как уплотнительную застройку, одновременно – четыре стройплощадки в Москве, две – в Саратове, три – в Ярославле, опять четыре – в Перми…

Выяснилось, что «коктейль Молотова» здесь ни при чем. Неутомимая народная мысль уже продвинулась далеко вперед. Интернет-блоги были забиты описаниями рецептов, как такое устройство можно изготовить в домашних условиях. Объяснялось все это очень подробно: берется бутылка из-под сока или из-под молока, бензином заполняется на две трети, чтобы оставалось над жидкостью для взрыва пространство паров, в горлышко втискивается петарда китайского производства, запал ее подрезается, так чтобы горел он не более трех-четырех секунд. Собственно, вот и все. Правда, бутылку лучше брать с узким горлышком, и не стеклянную, а пластиковую – тогда взрыв не поранит людей. И проводить акцию лучше не ночью, а днем – проще исчезнуть, сесть в транспорт, затеряться в толпе…

С этим ничего нельзя было сделать. Блоггеры не призывали ни к каким действиям, за которые их можно было бы привлечь к суду, не выдвигали ни антигосударственных лозунгов, ни экстремистских идей. Они просто обсуждали тему, вызвавшую у них интерес. И хотя Генеральная прокуратура России заявила, что в ближайшее время будет проведено всестороннее и тщательное расследование и что мера ответственности каждого за разжигание социальной розни будет определена, всем было ясно, что это не более чем сотрясение воздуха: нельзя привлечь к ответственности десятки тысяч людей, да и как привлекать, если подавляющее большинство их скрыто под псевдонимами.

Между тем вспыхивала уже не только уплотнительная застройка, вспыхивали банки и офисы, вызвавшие чем-то неудовольствие горожан, горели дорогие автомобили, пылали коттеджи чиновников, выстроенные на так называемой «отчужденной земле».

В Новосибирске сгорел ненавистный жителям элитный отель, в Петербурге аналогично пострадал и закрылся тот самый, что на Сенной площади, уродливый стеклобетонный монстр, в Москве загоралось что-либо буквально каждые полчаса, а знаменитый поселок элиты на Рублевском шоссе теперь страшновато ощеривался гнилозубьем многочисленных пепелищ.

Милиция пребывала в растерянности. Нельзя было приставить охрану к каждому дому, к каждому автомобилю, к каждому особняку. Пресса, в том числе электронная, ежедневно с каким-то восторгом вывешивала расцвеченную «карту ненависти»: любой мог видеть, как она, будто нарождающаяся галактика, зажигается россыпями новых огней.

Сперва их были десятки, потом – сотни, затем – многие тысячи.

«Россия пробуждается!» – восклицал в своей газете известный патриотический публицист.

В тот же день и у него сгорел особняк.

Исчезали охранники, прохаживавшиеся у элитных домов; закрывались, разумеется по чисто «техническим обстоятельствам», дорогие бутики и рестораны; будто щелоком, вымыло с телеэкранов множество щекастых физиономий: засветиться в каком-нибудь роскошном ток-шоу – означало вызвать огонь на себя.

Наконец выступил со специальным обращением президент и, заметно волнуясь (как когда-то его американский коллега), в осторожной речи, которая длилась целых двадцать минут, призвал россиян к сдержанности и благоразумию.

Речь эта транслировалась по всем основным каналам.

Был создан ролик, выложены обширные комментарии в блог.

Эффект тем не менее оказался равным нулю.

Ни благоразумия, ни сдержанности у россиян уже не было.

Было нечто иное – властно утверждавшее себя в новой реальности.

Новое небо

1

Вспомним о том, что говорилось вначале.

Я не историк, не философ, не аналитик, умеющий осмысливать меняющееся бытие. Никакого исследовательского значения мои хроники не имеют. Они не устанавливают сногсшибательных фактов, доселе скрытых от глаз, не выявляют закономерностей, по которым можно было бы сделать перспективный прогноз, не предлагают концепций, объясняющих то, что с точки зрения ординарного наблюдателя происходило как бы само собой.

Вряд ли они добавят хоть что-нибудь ко множеству публикаций, появляющихся сейчас одна за другой.

И все же, как представляется мне, заметки эти имеют определенный смысл. Что-то, чему названия нет, требует, чтобы увиденное и услышанное было запечатлено.

Дело здесь, вероятно, не только в концепциях и прогнозах.

Дело не в новых фактах и не в сногсшибательных объяснениях их.

Дело, вероятно, в тех ощущениях, которые никакими фактами не передать.

В том необыкновенном воздухе, который все это время, казалось, слегка обжигал гортань, в том сиянии атмосферы, от которого винными пузырьками шуршала и закипала кровь, в тех необыкновенных вибрациях, которые испускал, наверное, каждый атом Вселенной.

Многие журналисты пишут сейчас, что преобладающим настроением, воцарившимся в мире, был страх.

Это не так.

Страх, разумеется, был, глупо отрицать очевидное. Мы все помним жутковатые фантастические картины тех дней: безжизненный марсианский ландшафт пригородов Лос-Анджелеса, громадные палаточные лагеря, где жизнь поддерживалась лишь редкими гуманитарными транспортами ООН, моторизованные банды «ангелов» и «волков», бесчинствующие на дорогах, военно-сельскохозяйственные анклавы, ощетинившиеся дзотами, надолбами и радарами. Мы видели километры ржавеющих автомобилей, скелеты громадных универсамов, из которых в минуты паники выгребли все, пустынную, словно голливудские декорации, Силиконовую долину, городки Среднего Запада, лихорадочно превращающиеся в средневековые феодальные укрепления.

Одного этого было достаточно.

Страх, что чума техногенного апокалипсиса распространится и по другим континентам, конечно, был очень велик.

Дул страшный ветер, взметая копоть и гарь.

Подрагивала кровля небес.

Эхо американской трагедии гудело в умах и сердцах.

И все-таки главным, на мой взгляд, было не это.

На краю бездны, внезапно разверзшейся перед нами, на смертельной черте, за которой могло прерваться само существование человечества, ощущалась какая-то неслыханная свобода.

Рушились последние бастионы.

Безвозвратно сползали в прошлое реликты старого бытия.

Мир необратимо преображался.

Он становился совершенно иным – как бабочка, вылезающая из кокона.