основном как орудие воздействия на развитие экономики. Но при этом он не покидал поверхностной сферы обращения и даже не пытался постигнуть сложную анатомию и физиологию капиталистического производства. А классики политической экономии стремились именно к этому.
Рассчитывая на денежные факторы, Ло, естественно, связывал все свои надежды с государством. Он с самого начала хотел иметь государственный банк, и лишь временные трудности заставили его сначала согласиться на банк частный. Его торговая монополия была своеобразным придатком государства.
В своей конкретной экономической политике Ло был непоследователен: он отменял одни меры государственной регламентации, стеснявшие хозяйство, и тут же вводил другие. Его деятельность на посту министра нисколько не похожа на деятельность Тюрго через полстолетия, о чем речь будет дальше. Ло опирался на феодально-бюрократическое государство, а именно против грубого и обременительного вмешательства этого государства в экономику выступили и физиократы, и Смит. В этом отношении им тоже гораздо ближе был Буагильбер, чем Ло.
Однако, отвергая капиталотворческую концепцию кредита, которую выдвигал и пытался практиковать Ло, классики недооценили действительно важную роль, которую играет кредит в развитии производства. Как говорится, вместе с водой выплеснули и ребенка. Можно сказать, что взгляды Ло на кредит по меньшей мере интереснее, чем взгляды Рикардо, хотя в целом Ло несравним с крупнейшим представителем классической политической экономии.
Ло не была свойственна вера в предустановленную гармонию «естественного порядка», во всесилие laissez faire. И в этом он проявил глубокое чутье. Обострение противоречий капитализма заставляло буржуазную науку пересматривать свое отношение к Ло. Его реабилитация во времена Луи Блана и Исаака Перейры оказалась не последней. Новую реабилитацию – разумеется, с других позиций – осуществляют последователи Кейнса, идеологи государственно-монополистического капитализма.
Главные идеи Ло – воздействие на экономику через кредитно-финансовую сферу и вмешательство государства в экономику – пришлись здесь как нельзя кстати.
В США изменение ставок налогов на капиталистические компании и отдельных лиц может быть произведено лишь с санкции Конгресса. Это старая буржуазно-демократическая мера, ограничивающая исполнительную власть. Нынешние экономические советники правительства точат на этот порядок зубы: маневрирование налогами – важнейшее оружие в арсенале современной экономической политики, и им хотелось бы иметь его в своем полном распоряжении. Здесь вспоминается Ло, который восхищался тем, как легко было решать вопросы в тогдашней Франции: «Это – счастливая страна, где данная мера может быть обсуждена, решена и выполнена в 24 часа, а не в 24 года, как в Англии». Его не смущало, что Франция была деспотической абсолютной монархией и только по этой причине дело обстояло таким образом.
Идеи Ло о благотворной роли изобилия денег и инфляции вновь и вновь возрождаются в различных вариантах современными экономистами. В «умеренной инфляции» они ищут спасения от экономических кризисов, безработицы, застоя в хозяйстве. Однако эта политика, если она проводится в жизнь, создает свои острейшие проблемы и конфликты.
В 70-х гг. нашего столетия вопрос о средствах и методах воздействия государства на экономику приобрел новую остроту.
Обнаружилось, что инфляция – плохое лекарство от безработицы и недогрузки промышленности. Выявилась неэффективность экономической политики по рецептам Кейнса и его последователей. Среди нынешних экономистов еще меньше единства мнений, чем обычно. Одни требуют уменьшения государственного вмешательства, большего простора для стихийных сил капиталистической экономики. Другие настаивают на более последовательном и гибком регулировании через финансы, кредит и деньги. Наконец, третьи говорят, что помочь может лишь более прямой и жесткий контроль государства над ключевыми сферами экономической деятельности, внедрение программ и планов.
10.3. Несколько слов о XVIII столетии
Можно сказать, что в первой половине XVIII в. сложилась Британия нового времени. Эта эпоха закрепила классовый компромисс между дворянами-землевладельцами и буржуазией. Интересы обоих эксплуататорских классов тесно срастались и переплетались. Дворянство обуржуазивалось, а буржуа становились землевладельцами. Сложилась политическая система, которая в своей основе сохраняется до сих пор и которая представляла собой в течение двух веков буржуазно-демократический идеал. Это парламентарная монархия, где король царствует, но не правит; две партии, время от времени сменяющие друг друга у власти; неслыханная в тогдашней Европе свобода личности, печати и слова, которой, однако, могли реально пользоваться лишь привилегированные и богатые слои общества.
Тори, консервативная партия землевладельцев, и виги, либеральная партия высшей просвещенной аристократии и городской буржуазии, начали свои бесконечные парламентские и предвыборные баталии. Немаловажная функция этих баталий состояла в том, чтобы отвлекать «низшие классы» от подлинно острых вопросов классовой борьбы.
Политическая борьба в значительной мере потеряла ту религиозную окраску, которую она имела в предыдущем столетии. Наряду с государственной английской церковью утвердилось несколько бывших пуританских сект, и Англия стала «островом с сотней религий». Но это уже не мешало социально-экономическому развитию буржуазной нации.
Быстро росла империя. Заселялись колонии в Северной Америке, процветали сахарные и табачные плантации в Вест-Индии, были завоеваны Индия и Канада, открыто множество островов в разных концах земного шара. Войны, которые вела Англия, в основном были для нее успешны. Она стала неоспоримо первой морской и торговой державой мира. В частности, английские купцы почти монопольно захватили в свои руки работорговлю и ежегодно перевозили в Америку многие тысячи негров.
Конечно, в основе всех этих процессов лежали изменения в экономике Англии. Прежде всего менялась деревня, английское сельское хозяйство, которое в середине века все еще давало примерно в три раза больше продукции, чем промышленность. Процесс огораживания земель принял в это время особенно широкие масштабы. Мелкокрестьянское и общинное землевладение постепенно исчезало, уступая место крупным поместьям, которые участками сдавались в аренду состоятельным фермерам. Это способствовало развитию капитализма и в сельском хозяйстве, и в промышленности.
Быстро рос класс наемных рабочих, лишенных земельной и иной собственности, не имеющих ничего, кроме своих рабочих рук. Этот класс формировался за счет крестьян, терявших землю или старинное право полуфеодальной аренды, кустарей и ремесленников, которых разоряла конкуренция. Но настоящий фабричный пролетариат составлял еще незначительную часть «низших классов». В капиталистической эксплуатации было много черт патриархальности, пережитков «доброго старого времени». Ужасы фабричного рабства еще были впереди.
На другом полюсе вырастал класс промышленных капиталистов. Его пополняли разбогатевшие цеховые мастера-купцы, колониальные плантаторы, привозившие в Англию нажитые за морем деньги. Процесс подчинения производства капиталу был сложным: часто капиталисты сначала проникали как скупщики и поставщики сырья в домашние промыслы, потом основывали ремесленные мастерские и фабрики.
Это был конец эры мануфактуры, т. е. ручного производства, основанного на разделении труда. Даже при сохранении прежних примитивных орудий разделение труда и специализация рабочих позволяли увеличивать производительность. Машинная индустрия только зарождалась. Вместе с тем приближалась промышленная революция. Начиналась эпоха великих изобретений. В 30-х гг. были сделаны