можно было завтра продать на бирже за 7 или 8 тысяч! Люди пытались проникнуть в кабинет Ло через печную трубу; какая-то светская дама приказала кучеру перевернуть коляску около его дома, чтобы выманить галантного кавалера и заставить его выслушать свою просьбу; секретарь нажил целое состояние на взятках, которые он брал с просителей, дожидавшихся приема у Ло.
Мать регента Филиппа, старая язвительная дама, запечатлевшая в письмах к своим родственникам в Германию эту фантастическую эпоху, писала: «За Ло бегают так, что у него нет покоя ни днем, ни ночью. Одна герцогиня публично целовала ему руки».
Еще более странные вещи творились на улочке Кенкампуа, где возникла и расцвела биржа. С утра до вечера здесь кипела толпа, которая продавала и покупала, приценивалась и рассчитывала. 500-ливровая акция поднялась до 10 тыс., потом до 15 и остановилась на 20 тыс. ливров. Стремительно вырастали огромные состояния; в эти дни возникло и так хорошо знакомое теперь слово «миллионер». Оргия обогащения соединяла все сословия, которые нигде больше, даже в церкви, не сливались. Знатная дама толкалась рядом с извозчиком, герцог торговался с лакеем, аббат мусолил пальцы, рассчитываясь с лавочником. Здесь был один бог – деньги!
В расчетах за акции золото и серебро принимали неохотно. В разгар бума 10 акций равнялись по цене 14 или 15 центнерам серебра! Почти все платежи производились в банкнотах. И все это бумажное богатство – и акции и банкноты – создал шотландский финансовый чародей.
В январе 1720 г. Л о официально стал генеральным контролером финансов. Фактически же он управлял финансами страны уже давно. Но как раз в это время стали ощущаться первые подземные толчки под его системой.
Куда вкладывались огромные деньги, которые собирала компания путем выпуска своих акций? В ничтожной части – в корабли и товары. В подавляющей – в облигации государственного долга. Фактически она взяла на себя весь огромный государственный долг (до 2 млрд, ливров), выкупи облигации у владельцев. Это и было то установление порядка в финансах, которое обещал Ло. Каким образом размещались все новые и новые акции компании? Только благодаря тому, что банк Л о одновременно печатал и пускал в оборот все новые сотни миллионов в банкнотах.
Этот порядок не мог быть долговечным. Ло не хотел этого видеть, но его многочисленные враги и недоброжелатели, и просто дальновидные спекулянты – те уже видели. Они, разумеется, спешили избавиться и от акций, и от банкнот. Ло ответил на это поддержкой твердого курса акций и ограничением размена банкнот на металл. Однако, так как для поддержки акций были нужны деньги, Ло печатал их все больше и больше. Многочисленные предписания, которые он издавал в эти месяцы, носят следы растерянности. Ло был загнан в тупик, система погибала… К осени 1720 г. банкноты, превратившиеся в инфляционные бумажные деньги, стоили не более четверти своей нарицательной стоимости в серебре. Цены всех товаров сильно повысились. В Париже не хватало продовольствия, усиливалось народное возмущение. С ноября банкноты перестали быть законным платежным средством. Началась ликвидация системы.
На этих последних рубежах Л о продолжал вести упорную борьбу. Однажды он едва спасся от разъяренной толпы, требовавшей обмена обесцененных бумажек на полноценные деньги, и с трудом нашел спасение во дворце регента. Все замечали, что Ло исхудал, потерял свою обычную самоуверенность и учтивость. У него начались нервные припадки.
По Парижу ходило множество куплетов, анекдотов и карикатур, в которых издевались над Л о, а заодно и над регентом. Герцог Бурбон, наживший, по слухам, 25 млн. ливров на спекуляциях с акциями и вовремя вложивший их в материальные ценности, уверял Ло, что теперь ему не грозит опасность: парижане не убивают тех, над кем смеются. Но Ло имел основание думать по-другому и не появлялся иначе как под надежной охраной, хотя министерский пост был у него уже отнят. Парижский парламент, который всегда был в оппозиции к Ло, требовал судить его и повесить. Приближенные герцога предлагали, по крайней мере, упрятать его в Бастилию. Филипп стал понимать, что лучше отделаться от своего любимца, чтобы как-то успокоить страсти. Его последней милостью было разрешение Ло покинуть Францию. В декабре 1720 г. Джон Ло с сыном, оставив в Париже жену, дочь и брата, тайно выехал в Брюссель. Все его имущество было вскоре конфисковано и использовано для удовлетворения кредиторов.
Что означали система Ло и ее крах с социальной точки зрения? Об этом спорят уже 250 лет.
В XVIII в. Ло в основном ругали, но в этом было больше морального негодования, чем трезвого анализа. В середине прошлого столетия Луи Блан в его «Истории французской революции» и другие социалисты «реабилитировали» Ло. По мнению Луи Блана, Ло нападал на золото и серебро как на «деньги богачей» и хотел наполнить обращение «деньгами бедняков» – бумажными. Своим всеобъемлющим банком и торговой монополией Ло якобы стремился утвердить социалистический принцип ассоциации в противовес буржуазному принципу безжалостной конкуренции. Луи Блан изображал некоторые экономические меры Ло как сознательную политику, направленную на облегчение жизни трудового люда.
Это довольно далеко от истины. В том виде, в каком Ло хотел внедрить принцип ассоциации, это чисто буржуазный принцип. Он противостоит вовсе не капитализму, а феодализму с его косным делением общества на сословия, отсутствием социальной мобильности людей. Ло хотел ассоциировать и уравнять любых акционеров своей компании и клиентов своего банка – аристократов и буржуа, ремесленников и дельцов, но ассоциировать их как капиталистов.
Своей системой Ло готовил то, что капитализм в полной мере осуществил позже: «Буржуазия сыграла в истории чрезвычайно революционную роль».
«Буржуазия, повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его «естественным повелителям», и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного «чистогана»[14].
В этом смысле Ло был прогрессивным деятелем. Но Ло не был защитником угнетенных классов даже в том ограниченном смысле, в каком им был Буагильбер. В его сочинениях мы не найдем того искреннего сочувствия к народу, к крестьянству, которое украшает руанца. Да это и несовместимо с личностью авантюриста, игрока, спекулянта. Ло выражал интересы крупной денежной буржуазии. На ее предпринимательский дух он возлагал надежды. Такова была и его политика. Он до конца поддерживал акции своей компании, которыми владели крупные капиталисты, бросив на произвол судьбы банкноты, распространенные среди широких слоев.
Система и ее крах вызвали немалое перераспределение богатства и дохода. Это еще более подорвало положение дворянства, которое распродавало поместья и особняки, чтобы принять участие в спекуляции. События эпохи регентства ослабили монархию.
С