-- А как нам лучше отсюда попасть на Кунь-Манье?
-- Назад ходи надо своим следом, через Ивакский перевал...
-- А если через озеро Токо?
-- Далеко. Там место топкий. Оленю тяжело будет, лучше тут.
После этого разговора я по радио совещаюсь со штабом и с остальными людьми. Все -- за поездку. Но в план ее вносится одна поправка: сначала я должен посетить Алданское нагорье, его южный край, хотя бы на очень короткое время, после чего можно будет полностью заняться обследованием Маи.
Приходим к решению, что Улукиткан с Василием Николаевичем и с Лихановым уйдут обратно на Зею и дальше на устье Кунь-Манье со всем нашим имуществом и оленями. Я же с Трофимом и проводником Пугачева отправлюсь к озеру Большое Токо, в партию Сипотенко и дальше на восток, вдоль барьера Станового до реки Удюм. Затем через Майский перевал, который обследовали в прошлом году, спустимся к своим. За время нашего отсутствия Василий Николаевич должен будет выдолбить лодку. В случае, если мы не пройдем на оленях по Мае, отправимся втроем по реке на долбленке.
Я сообщаю о своем решении Хетагурову.
-- Очень хорошо! -- обрадованно кричит он в микрофон. -- Когда будете на устье Маи? Разрешите встретить вас?
-- Наш маршрут по Алданскому нагорью займет не более двадцати дней. Непременно держи с нами связь. Остальное решим позже. После Маи я, вероятно, останусь на южном участке, а тебе придется перебазироваться на север. Мы еще от зимы не отогрелись, а вам, вероятно, тепло надоело.
-- Ни пуха ни пера! До свидания! -- звучит издалека голос Хетагурова.
Пугачев дает команду свертывать лагерь. Все приходит в движение: люди весело и шумно снимают палатки, упаковывают вещи, вьючат оленей. И судя по тому, с каким рвением все принялись за дело, можно легко заключить, как люди ждали этой желанной минуты.
Ко мне подошел Глеб неторопливой косолапой походкой, придающей ему забавную важность.
-- Ну, а мне куда? -- спросил он.
-- Про тебя-то, Глеб, я и забыл, выпал ты у меня из памяти, вроде как лишний, никому не нужный.
-- Оставьте меня у Трофима Васильевича.
-- У Пугачева?! -- удивился я. -- У Глухова на рекогносцировке не ужился, а тут ведь потруднее.
-- Зато денежно, -- перебил он меня обрадованно, точно вдруг сделал для себя какое-то открытие.
-- Рубль почуял, загорелся?
-- Пусть останется, -- вмешался в разговор длинный Алексей, -- узнает, почем денежки. В бригаде живо из него сырость выжмут.
-- Слышишь? Предупреждение серьезное.
-- Так уж и выжмут! -- огрызнулся Глеб на Алексея и, повернувшись ко мне, попросил: -- Пусть Трофим Васильевич зачислит.
-- Пугачев, принимай добровольца! -- крикнул я, а сам так и не разгадал, что скрывалось за его решением остаться у Пугачева. В этом подразделении он действительно узнает, почем денежки, а уж фокусничать не будет.
(Уже зимою, после работы, я увидел Глеба в штабе, он получал зарплату и был в отличном настроении.
-- Ну как, Глеб, насчет сырости? -- спросил я, искренне обрадованный встречей.
-- Черти у Пугачева, не ребята! -- ответил он и с восторгом потряс пачкой денег).
Через час легко нагруженный караван в шестьдесят оленей, управляемый каюрами, покинул стоянку.
Мы сразу попадаем в тиски залесенного ущелья. Горы все сильнее сжимают Утук, теснятся над его гремящим потоком. Тропка, прорубленная Пугачевым, то падает в глубину боковых ложков, то круто взбирается вверх, цепляясь за малейшие выступы, и часто повисает над рекою.
Олени шагают осторожно, все время прядут ушами в сторону обрывов и буквально на цыпочках обходят опасные проходы. В узких местах наш караван разбивается на мелкие связки, по три-четыре оленя.
Продвигаемся все медленнее. Уже не кричат истомленные погонщики, не лают собаки. Все устают, и короткие передышки не восстанавливают силы. Гнус буквально осатанел. В тайге летом даже севернее 56 градуса широты бывают дни необъяснимой, почти тропической духоты, чаще перед грозами.
Но вот откуда-то свалился ветер, он смахнул с оленей гнус, и животные пошли веселее.
В клину слияния Утука с Иваком с правой стороны скала преграждает нам путь. Тропа выводит к каменистому берегу. Оборвав свой стремительный бег, река Утук здесь разливается широким, усталым потоком.
Каюры перед бродом поправляют на оленях вьюки, подтягивают ремни, и один за другим переводят животных на противоположный берег. За ними перебираются пешеходы, последними переплывают собаки.
Нас сопровождает дождь.
Вот мы и на левом берегу, в густой лиственничной тайге. Но радоваться еще рано, через полкилометра предстоит второй брод как раз в том месте, где грозный Утук сливается с Иваком. Тут все бурлит, словно два заклятых врага схватились в смертельной схватке. Улукиткан встревоженно поторапливает всех к броду.
-- Видишь, дождь большой, вода поднимается, олень бродить не могу! -кричит он мне и направляет караван к излучине.
При первом же взгляде на место переправы нам ясно, что в брод реку перейти уже невозможно. А резиновой лодкой Пугачева, оставленной здесь для переброски грузов, воспользовалась Хутама, и теперь лодка находится на противоположной стороне.
Ничего не попишешь, придется оборвать здесь свой путь, поставить палатки и ждать утра.
Грозовые тучи правятся на восток, с неба продолжает сыпаться мелкий дождь. Уже поставлены палатки, кто-то пытается разжечь костер, по лесу разбрелись голодные олени,
Я стою над обрывом, прислонившись мокрой спиной к корявому стволу лиственницы, наблюдаю за Утуком.
С крутых берегов стекают потоки мутной дождевой воды. Река уже сменила свой праздничный бирюзовый наряд на серую рабочую спецовку. Уже задушен перекат, залиты камни, косы, прибрежные кусты.
...Всю ночь идет дождь. Гул катится по вершинам леса. Где-то недалеко бушует ручей. Сквозь нависшие тучи медленно сочится сырое утро. Люди давно проснулись, но никто не встает, все знают -- завтракать нечем. Пока уровень воды в Утуке не спадет -- невозможно перебраться на правый берег к лабазу за продуктами, и нам ничего не остается, как терпеливо ждать...
-- Дежурный, почему не разжигаешь костер? -- кричит Пугачев из своего полога.
-- Буди Федьку, он ведь должен дежурить, -- слышится чей-то сдержанный голос в соседней палатке.
Федор долго одевается, поправляет брезентовый навес, стучит лениво топором. Оживает давно затухший костер. Лагерь наполняется людским говором. Громко зевают собаки. А небо неумолимо крапит тайгу густым мелким дождем.
Пугачев с Трофимом быстро оделись и направились куда-то вверх по реке, не сказав никому ни слова. Видимо, сговорились и что-то затевают. Я уже хотел вылезти из полога, но ко мне пришел гость -- Улукиткан. Он долго устраивается, что-то додумывает.
-- Послушай старика: не ходи Мая, худо там, шибко худо, пропадешь, -наконец начинает он надтреснутым голосом. -- Люди всегда обходили ее далеко, никто не знает, какой сатана там живет летом. Не лезь сам в капкан.
-- Дорогой Улукиткан, спасибо за твою заботу, я верю тебе, что поход будет тяжелым и опасным, но кому-то же надо обследовать эту реку. Надо же узнать, почему люди боятся ее, какие препятствия там -- без этого нельзя начинать работу. И уж чем других посылать, а потом болеть за них душою, лучше самому идти!
-- Говорю, ни тебе, ни другому ходить туда не надо. Помни: орлу без крыльев не подняться в небо.
-- Но может и так случиться, что пройдем?
-- Случай слепой, как и ты.
-- Я вижу, Улукиткан, ты очень озабочен этим маршрутом. Может быть, тебе тяжело туда идти, устал, хочешь домой, скажи правду.
-- Да, сердце делается холодным оттого, что ты не слушаешься старика. Но я пойду, куда пошлешь.
-- Неужели уж так никто летом и не ходил по Мае?
-- Ты думаешь, люди дурной, жить не хочет? Потом сам скажешь, что и я говорю, если твой язык еще будет работать.
Старик просидел еще с минуту и молча покинул полог.
Знаю, Улукиткан никогда не склонен что-либо преувеличивать, и это заставляет меня крепко задуматься над тем, как лучше осуществить маршрут. А о том -- идти туда или нет -- теперь уже не может быть и речи -- решение принято.
Я выхожу на берег умыться и не узнаю реки: могучий поток мутной воды, как хищный зверь, крадется по дну глубокого ущелья. Плывет коряжник, мусор; стучат по дну реки сбитые потоком валуны. Ни перекатов, ни береговой черты, все приглушено, скрыто, снесено, и только гранитные утесы на поворотах по-прежнему склоняются над рекою.
Вижу, берегом пробираются Пугачев с Трофимом.
-- Куда это вы ходили по дождю?
-- Смотрели лес. Ждать неохота, когда река передурит. Улукиткан пророчит надолго дождь. Одному бы проскочить на салике (*Салик -- маленький плот) к лабазу, а обратно на резиновой лодке продукты привезти.
-- С ума сошли! Куда же вы на плоту в этакую быстрину, снесет черт знает куда и замоет!
-- А что другое можно придумать? -- говорит Пугачев. -- Резать оленя? Но так мы совсем без транспорта останемся, если при каждом случае будем обращаться за помощью к стаду. Конечно, плот снесет далеко, но и нам не впервые плыть по такой воде.