плохим. Она сама – еще хуже.
Яна идет прочь, прижимая проклятую крышку локтем. Ноги волокутся, цепляясь за сплетения шикши. В сгустившихся сумерках уже не видно, куда наступать, но она изо всех сил старается идти быстро. Потому что плакать таким, как она, тоже нельзя.
– Ты приводи, кого хочешь! – кричит ей вслед Голодный Мальчик. – Хочешь, теть Свету приведи!
Яна замирает, как крыса в луче фонаря, а потом продолжает путь домой. Думает о том, что надо остановиться у болотного окна, похожего на огромную кружку ароматного чая, вкопанную в землю, и отмыть захватанную кровавыми пальцами крышку, и лицо с руками тоже. Думает, что скоро совсем стемнеет, и пробраться через марь, не начерпав в сапоги, не получится. Думает, получится ли незаметно отжать носки, чтобы теть Света не засекла.
Когда она отпирает дверь и вползает в квартиру, держа крышку перед собой, как щит, часы в коридоре показывают без пятнадцати двенадцать. «Кхы-кхы!» – громко говорит папа, и теть Света с перекошенным, смятым лицом швыряет трубку так, что телефон жалобно звякает. Взметнув черными волосами, она молча уходит в маленькую комнату. Яна с усилием сдирает липнущие к мокрому сапоги; чавкая носками и опустив голову, она подходит к отцу и протягивает ему крышку. Тот молча отвешивает ей подзатыльник; в голове тяжелеет и гудит, и из глаз сами собой начинают капать слезы. Яна закусывает губу.
– Положи на место и ложись спать, – говорит папа. – Завтра поговорим.
Колонку уже погасили; от холодной воды немеют пальцы, лицо болит от каждого прикосновения, и Яна, повозив влажной ладонью по губам и подбородку, решает, что умылась. Она переодевается в ночнушку и на цыпочках крадется спать. Дверь в Лизкину комнату плотно закрыта; диван в зале разложен, и на нем похрапывает папа. Яна бесконечно медленно, чтоб не зашуршать и не скрипнуть, разбирает кресло-кровать, пристраивает простыню и подушку с одеялом. Иногда храп прерывается, и папа ворочается; тогда Яна замирает и перестает дышать, дожидаясь, пока он успокоится. Наконец, беззвучно покряхтывая от боли во всем теле, она заползает в постель. От подушки попахивает псиной; засунув под нее руку, Яна нащупывает колючее. Вытаскивает из-под кресла фонарик. Разбирать Послание, накрывшись с головой одеялом, неудобно, но она все-таки может прочесть: Утро. У Ольги. Думать. Не разрешать. Бить.
Надо сделать узел, обозначающий убийцу, думает Яна и засыпает.
7
– Бабушка водила меня сюда, если я получал пятерку, – сказал Филька. – Только оно называлось по-другому.
– «Кафе-мороженое номер три», – кивнула Яна. – Я все думала – где первые два? По крайней мере, здесь есть кофе, и вроде бы приличный, – в ответ на удивление Фильки она улыбнулась: – Я его чую. Как собака, – Странно самим сюда заходить, да? – неуверенно проговорил Филька. Яна безрадостно хохотнула и толкнула дверь.
Когда-то этот зал, залитый синеватым светом люминесцентных ламп, занимали редкие худосочные столики, покрытые белым в серую крапинку пластиком. Здесь пахло молоком, снегом и еще чем-то непонятным, округло-сладким. Кафе казалось Яне огромным и холодным. В нем было нечто медицинское – поэтому, впервые прочитав в какой-то американской книге, как герой ест мороженое в аптеке, Яна ни капли не удивилась. Мороженое подавали в металлических вазочках на ножках, посыпанным тертым шоколадом и политым химическим грушевым сиропом. Крупные куски, поблескивающие на изломе кристалликами льда, походили на образцы кварцита из коллекций, что хранились в деревянных ящиках в папином институте. Другого мороженого в О. не водилось. Позже, попробовав на материке настоящее эскимо, Яна разочаровалась: она привыкла к этому чуть разбавленному, недослащеному вкусу, привыкла, что крошечные льдинки покалывают замерзшее нёбо.
Это называлось «общаться с ребенком». Папа приходил в воскресенье после завтрака, и иногда мама ругалась на него и запрещала идти с Яной в гараж, или в лес, или на работу, – в любое из мест, где папа улыбался и показывал интересное. Мама кричала, что он выдумывает причины не заниматься дочерью. В такие воскресенья папа вел ее сюда. Усадив Яну перед мороженым, он барабанил пальцами по столу. Говорил, отводя глаза: «Ну-с, как дела в садике?» Яна не знала, как отвечать: ведь дела бывают только у взрослых. Она замолкала, судорожно пытаясь выдумать ответ, чуть не плача от бессилия и смущения, и папа, так и не дождавшись ни слова, грустнел и отворачивался к окну. Яна закапывалась в вазочку, как в снежную пещеру. Мороженое пахло горьким морским льдом и одиночеством.
Яна сердито мотнула головой и сосредоточилась на меню. К счастью, зал полностью переделали: приглушенный свет, удобные диванчики, темная поверхность стола, в которой плавало отражение низкой лампы в красном абажуре. Здесь было почти пусто: для обеда поздно, для ужина рано. Лишь в дальней кабинке, яростно перешептываясь, ковыряли одно на двоих пирожное две девочки, как нарочно подобранные: черненькая, коротко стриженая, чуть кудрявая, и беленькая, с волосами прямыми, как солома. Смотреть на них, таких одиноких, забившихся в сумрачный угол, было тревожно. Яна нервно перевернула ламинированный лист меню. Мороженое здесь больше не продавали. Зато кормили пиццей и наливали кофе, и первую чашку эспрессо только что принесли.
– Спасибо, – сказала Яна с такой сердечностью, что официантка посмотрела на нее с подозрением.
– Что-нибудь выбрали? – сухо спросила она. Филька вынырнул из-за своего листа, бросил на Яну панический взгляд.
– Нам среднюю пиццу, вот эту, – она наугад ткнула пальцем в строчку меню. Филька торопливо закивал.
– Пить что будете? Пиво?
По лицу Фильки скользнула тень ужаса; он энергично замотал головой. Потом, вдруг решившись, спросил:
– А знаете, тут такой коктейль делали, назывался «Березка»… ну, в газировку, в «Буратино», клали мороженое и еще посыпали шоколадкой… – Официантка сморщилась, и он смущенно затих. Яна, сдерживая смех, опустила голову.
– Латте, – сказала она. – Он будет латте с карамельным сиропом.
– Я, знаешь ли, не привык по ресторанам ходить, – буркнул Филька, когда официантка отошла. – Да и с кем бы…
Яна молча (что ты с ним сделала тварь) кивнула. Отхлебнула кофе, прикрыла глаза, чувствуя, как ароматная горечь проникает прямо в мозг.
– Знаешь, я много куда ездила, – задумчиво проговорила она. – Это просто: найти билет, вбить имя, номер карты, дел-то. Но мне никогда не приходило в голову, что в поле «куда» можно набрать… Не приходило в голову, что я могу просто взять и приехать сюда. Просто купить билет на самолет. Это всегда делал папа. Он…
Она замолчала, глядя, как официантка выгружает на стол доску с пиццей, тарелки, Филькин кофе. Неуютно шевельнулась какая-то мысль, очень важная мысль, связанная с отцом и почему-то с Филькиной мамой, – мелькнула и исчезла, затаилась в хаосе, царившем в голове. Яна