– Страх настолько сковал тебя, дитя мое, что ты не смеешь поднять на нас взор? Ужели мы столь ужасны? Или, может быть, ты боишься, что мы можем отшлепать эти нежные щечки? Как тебя звать?
– Нэд, ваше величество.
– Вот возьми золото, Нэд. – Король взял с подноса кольцо. – Ты посмотри, какой карбункул. Просто огромный. – Он собственноручно надел кольцо с камнем на палец мальчика, и у него перехватило дыхание. Рука мальчика была холоднее, чем сталь. – Он высасывает из меня тепло, – сказал король.
– Тогда, – отозвался герцог Букингем, – ваше величество вправе вернуть назад отнятое тепло.
Придворные, окружавшие короля, рассмеялись. Но сам король выглядел хмурым. Он сказал:
– Поберегитесь, Букингем. Все знают, что содомия – это смертный грех, и особенно теперь, когда я разогнал к чертям всех этих никчемных моралистов, потому что теперь мы перевели Священное Писание на английский.
– И все эти простолюдины узнали, что они живут во грехе, – сказал Букингем, – не зная ни греческого, ни латыни.
Снова раздался смех: кто-то смеялся от души, а кто-то – единственно из учтивости.
– А ты грешил, Нэд? – спросил король. Его костлявый палец уже опустился вниз по шее мальчика, игриво остановился на его левой ключице и продолжил путь вниз, до соска. И еще ниже, с остановкой на каждом ребре. Мальчика это злило и раздражало. Но кровь не приливала к его щекам, чтобы наполнить их жаром гнева. Кровь, которая в нем, – она давно мертвая. – Смерть Господня, какой же ты холодный. Нам нужно увидеть тебя нагим, да, – король потянул его за волосы, – мы не сделаем тебе больно, – он рассмеялся, – как можно обидеть такую прелесть.
Его палец медленно двигался по мраморной коже, выводя на ней невидимые слова: Нэд Нэд Нэд Нэд, – а потом: ты хочешь в постель?
И мальчик ответил:
– Но, ваше величество... по вашему собственному декрету...
– Для них нет никаких законов, – прервал его Букингем, – потому что они сами творят закон; они лично ответят за все перед Господом. В свое время.
– В свое время, – произнес король Яков, шестой шотландский и первый английский. – Давай померяемся: чьи карбункулы больше? Я бы не задал тебе этот вопрос, если бы дал тебе большой камень. – Рука короля залезла под фиговый листок и легла на пах мальчика. – Что, у тебя вообще нет карбункулов? Миленький он у тебя, но никчемный. Уныло свисающая пиписька.
– Умоляю вас, не унижайте меня, ваше величество, – сказал мальчик.
– Нет, вы слышали? Мы его унижаем! – воскликнул король. – Ладно, будь по-твоему. Но прежде ты поцелуешь нам руку.
Рука короля ткнулась мальчику в губы. Нэд поднял глаза и в первый раз посмотрел королю в лицо.
Почему эти люди всегда видят в нем только предмет для похоти? Неужели они не понимают, что он не сможет дать им того, чего они так хотят, не сможет и никогда не мог: эта способность навеки украдена у него в огненной смерти, поглотившей Помпеи. Пятнадцать веков он питался их кровью, убивал, обращал похоть людей против них же самих, он считал себя злом и в конце концов стал таковым. И только потом он понял, что зла нет вообще. Все, что существует на этом свете, достойно лишь сожаления. Он узнал это от человека, которого большинство людей считают величайшим злодеем всех времен и народов, Жиля де Рэ, Синей Бороды, садиста и детоубийцы.
Вот почему мне жалко этого короля, думал он. Только посмотрите на него. Он охвачен страстным желанием; но он не любит. Я для него – всего лишь игрушка, не больше. И он не знает, что эта игрушка – это смерть.
Они смотрели друг другу в глаза, король и мальчик, и мальчик знал, что его облик меняется, потому что люди видят в нем не только то, чего они страстно желают, но и то, чего они больше всего боятся. Надо отвести взгляд, сказал он себе, иначе я выдам себя. И он отвел взгляд, но когда рука короля добралась до его губ и пальцы попытались раздвинуть их и проникнуть в рот, инстинкт взял свое.
Он укусил.
Король рассмеялся.
– Да ты просто дикий мальчишка. Отрок, кусающийся, как лисица. – И в тот же миг вся придворная свора, собравшаяся в королевской ложе, взорвалась диким смехом и аплодисментами, словно король изрек образчик остроумнейшего эвфуизма, и даже сам мастер Уильям улыбнулся бледной улыбкой, отчего у него по лицу разбежались морщинки, которых было больше, чем линий на новой карте Вест-Индии, и все это время под шумок мальчик насыщался, насыщался и насыщался, насыщался кровью, которая была не более голубой, чем у самых простых людей...
Король ничего не заметил. Он был слишком занят собой.
Этой ночью мальчику придется исчезнуть. Он слишком долго пробыл на одном месте... это сводило его с ума, и особенно здесь, в компании этих людей, которые вернули в мир поэзию и песни... он нашел здесь людей, у которых он не вызывал чувства гадливого омерзения. Например, Кита Марло. (Правда, самого Кита многие считали омерзительнейшим гадом.) Кит был уже мертв, и все они скоро будут мертвы, а вместе с ними умрет и возрождение поэзии. Мальчик насыщался. Сегодня ночью ему понадобится много сил. Сегодня ночью он убежит.
Сегодня ночью: прочь из «Уайтхолла», прочь из Лондона... возможно, даже через океан... он совершит путешествие в Новый Свет... или в Китай... или на север, где вечная мерзлота... его, бессмертного, тяготила всеобщая смертность... все, что его окружает, рано или поздно умрет, обратится в прах... в воздух, в незримые нити воздуха... все, но только не он, ведь он и так уже – воздух.
Утро
Боль обожгла ее левую грудь, как раскаленная сталь.
Хит тут же проснулась. Поезд сердито ворчал, готовясь остановиться. До нее доносились голоса: Pabkontrolle[17]. Она потянулась за своей сумочкой, где лежал паспорт.
– Пи-Джей...
Его не было в купе.
Зато была Памина Ротштайн. Осколки разбитого зеркала на полу, и рука на амулете, уже готовая...
– Извините, я... – смутилась Памина.
– Не волнуйся, я все понимаю. На самом деле. – Но Хит решительно разжала пальцы Памины, сжимавшие серебряный амулет. – Давай разберемся с паспортами и закажем себе завтрак...
Уже теплился рассвет. За окном открывался прекрасный вид: равнины, зелень, каналы, ветряные мельницы... действительно, очень красивый пейзаж.
– А где Пи-Джей? – спросила Хит. – Ты его видела?
– Нет.
– Ты пробыла здесь всю ночь?
– Вы сами знаете.
– Ты видела Эйнджела?
– А кто такой Эйнджел?
– Это длинная история. Эйнджел Тодд был...
– Эйнджел Тодд! Я читала про него в каком-то поганом попсовом журнальчике. Там писали, что Тимми – это не Тимми на самом деле, а тот мальчишка из Кентукки... но я в это не верю. Ну, то есть... это имя... оно точно придуманное. Скорее всего ту статью написал немец. Потому что Эйнджел Тодд – Todesengel – Engel des Todes – «ангел смерти» – только тот, кто знает немецкий, поймет эту игру слов. И потом, той ночью, в отеле...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});