Читать интересную книгу История новоевропейской философии - Вадим Васильев

Факт состоит в том. вот, допустим, мы признали его истинность. Что у нас тогда, какая картинка получается? Получится тогда, что не только у запахов и т. д. нет адекватных архетипов, но и у идеи протяжения тоже нет вне нас ничего похожего на протяжение. То есть получится, что все эти качества тоже исключительно субъективны: вне их ничего похожего на них нет. Это и будет, собственно, означать, поскольку все, что составляет совокупность этих качеств, их различные сочетания и т. д., мы и называем чувственными предметами, то если мы говорим, что они только субъективны, а объективно им ничего не соответствует, то это и будет означать, что они существуют только в восприятии. Что такое «субъективность», что это значит, что они субъективны? Пока есть субъект, пока они есть в субъекте, — они есть. Если нет субъекта, их нет. А данность перцепций субъекту — это и есть восприятие. То есть если мы докажем субъективность первичных качеств, а не только вторичных, нам действительно не останется ничего другого, как провозгласить, что для чувственных предметов быть — значит быть в восприятии. Так что вот эта субъективизация первичных качеств действительно имеет прямое отношение к доказательству базисного принципа философии Беркли.

Ну, и второй аргумент он использовал, и связан этот аргумент — он ему гораздо больше нравился — с его теорией абстракции, которая тоже получила широкий резонанс и оказала влияние на последующих мыслителей; в частности, Юм ее активно задействовал в своей философии — эту берклиевскую теорию абстракции. Ее называют репрезентативистской теорией абстракции. Суть состоит в том, что мы не можем помыслить — он тут полемизирует с Локком — общее как таковое. Вот, например, человека вообще мы наглядно представить себе, вот как мы представляем конкретных людей — мы не можем, созерцать идею человека вообще. Локк считает, что можем. Но что это будет за человек? Мужчина, женщина — человек вообще? Как мы его представим? Или не мужчина, не женщина, — но тогда это вообще непонятно, что. Мужчина и женщина сразу — тоже абсурд. То есть мы не можем… Мы должны обязательно конкретизировать эту идею. Но тогда это будет уже идея не человека вообще, а какого‑то конкретного человека, который, однако, может выступать представителем целого класса предметов, которые мы называем «людьми». И вот представительствуя, то есть, играя не индивидуальную, а такую общую функцию, идея, оставаясь всегда конкретной, становится по своей функции общей идеей. То есть идеи могут быть общими в своей репрезентативной функции, но общее как таковое непредставимо.

Ну, и что, вы спросите, а какое отношение это имеет к принципу: «быть

— значит, быть в восприятии»? Да простое отношение. Беркли теперь, оперируя этой идеей, которую он считает достаточно очевидной, может сказать, что невозможно, к примеру, как бы абстрагировать друг от друга такие качества, как цвет и протяжение. Нельзя себе представить себе цвет отдельно, вообще (или красный цвет, допустим, вообще) в отдельности от той или иной формы, которую этот цвет всегда занимает, всегда принимает. Цвет всегда разлит по поверхности, и отделить цвет от поверхности нельзя, потому что это будет равносильно попытке представить себе человека «вообще». А мысля о «красном», допустим, мы всегда мыслим его на какой‑то форме. И что? А вот, теперь мы уже прямой выход имеем на доказательство нашего принципа. Если цвет неотделим от протяжения; если цвет, как всеми признано, — это субъективное качество, а протяжение от него неотделимо, и не может существовать ни непротяженного цвета, ни бесцветного протяжения, то тогда протяженные вещи, если они существуют, обязаны быть субъективными. Именно в силу вот этой неразрывной связи протяжения и цвета. Вот видите, как работает берклиевская теория абстракции здесь…

Или еще другой у него есть аргумент: когда мы пытаемся отделить существование от восприятия, говорит он, мы тоже пытаемся своего рода незаконную процедуру абстрагирования проделать. Вот они неразделимы, а мы считаем, — руководствуясь ложной теорией абстракции, которая позволяет вообще все от всего отделить и мыслить общее как таковое, — мы пытаемся разорвать существование и восприятие и говорить тогда об отдельном существовании вещей. Вот такие доводы.

Ну, теперь оценивайте их сами, но не забывайте, что на крайний случай Беркли всегда может сказать, что это самоочевидное положение.

Теперь — какое это отношение имеет к опровержению существования материи? Ну, самое прямое. Что такое материя? Протяженная субстанция. Протяжение — мы выяснили — субъективно. Вне восприятия протяжения нет. Значит, не может быть субстанции без духовной субстанции, т. е. не может существовать недуховной субстанции, обладающей протяжением как своим атрибутам. Именно потому, что оно субъективное, это значит, что если какая‑то субстанция обладает протяжением, то она субъективна, и представление ей, представление протяжения, дано как субъекту; стало быть, она воспринимает идею протяжения, а не протяженна сама. Другого варианта быть не может. Значит, материя невозможна. Потому, что материя — это такая субстанция, которая обладает протяжением и не обладает, вот… не является субъектом, душой, духом, воспринимающим нечто.

— А вот такой вопрос. Мы не можем мыслить — вот мы не можем мыслить общих понятий. А что значит ««мыслить какое‑то понятие»? Одно дело — представлять какую‑то картинку, мыслить окружность, т. е. представлять себе эту окружность, а другое дело — мыслить логически, не образно. Ну, например, вот, я не могу представить себе 831. Вот 831 предмет я себе представить не могу. Но логически я могу представить какое‑то число, и могу с ним оперировать логически. То есть образ у меня есть, но этот образ — не тот, который… не образный образ. И так и ««человек вообще» — я не могу… образа нет у ««человека вообще», но понятие у меня есть, я им могу оперировать. То есть помыслить я могу человека вообще, но не составить его конкретного образа.

Да, здесь это важно иметь в виду, действительно. Просто Беркли борется здесь именно с той теорией, которая — так он Локка интерпретировал, вполне справедливо, — которая как раз и пытается сказать, что общее также может быть так же созерцаемо, как и индивидуальное. Ну, а что касается вот такого функционального оперирования общими вещами, общими понятиями, то конечно, он это не отрицает. Да, действительно, можно мыслить, — но тогда это такие представления вливаются в ряд процедур, которые нам нужно сделать. В любом случае, наглядного представления об общем у нас нет. Именно это, и только это, хочет сказать Беркли. Если его шире трактовать, то конечно, его теория сразу станет уязвимой для критики. Вы правы в этом смысле, здесь надо, конечно, оговариваться.

Ну, с материей, я думаю, тут достаточно ясно, да? То есть если мы смогли доказать этот принцип, то все — материя исчезает, испаряется. Беркли впервые в новоевропейской философии (хотя тут можно поспорить, в действительности не впервые, у Лейбница уже что‑то такое есть) — избавляется от материи. Нет ее просто в его системе. А в лейбницевской была? Тоже не было. В лейбницевской все состоит из монад. Материя — это состояние… следствие нашего несовершенства; это феномен. То есть спутанность наших восприятий, косность как следствие несовершенства, и создает представление о каком‑то осязаемом, непроницаемом мире — видимом, так сказать, слышимом… Это просто сливаются воедино смутные перцепции, не более того. Но Лейбниц не выдвигал такой цельи, лозунга — уничтожение материи, а Беркли это сделал. Другое дело, что доказательство, которое приводил Лейбниц в пользу своей теории, малоубедительно. По сути дела, аргументативная база лейбницевской философии на редкость скудна. То есть он не может так доказать. Ну, а вот Беркли находит новые остроумные аргументы. Поэтому обращают обычно внимание именно на его систему, как на новую онтологическую модель. Раньше был Бог, материя, души и образы вещей, возникающие в результате соприкосновения, тем или иным образом, материи и духа. Вот на точке пересечения, на плоскости пересечения материи и духа возникали образы предметов. Теперь один из этих компонентов исчез — материя. Мир упростился. Есть только Бог — уж если так, финальную картину онтологии чертить берклиевской, — Бог, души и перцепции. А ведь точно так же и у Лейбница: есть монады, сверхмонада, и у каждой из монад есть свои перцепции, гармонизированные друг с другом.

Ну, есть и различия в этих программах — берклиевской и лейбницевской. Позже я о них скажу. Давайте сейчас минут пять буквально. небольшой перерывчик — и продолжим, хорошо? Не будем долго отвлекаться…

Беркли 2

Ну, аргументы звучат довольно сильно; в принципе, можно с ними согласиться. Какие же выводы из этого следуют? Ну, Беркли сразу же после выхода этого трактата обвинили в противоречии здравому смыслу. Ну, действительно: во — первых, что получается? Вещей нет, есть только идеи. Значит, получается, что мы, допустим, едим и пьем не воду, а идею воды, идею супа, идею бифштекса; одеваемся в идеи, а не в одежды… Известен же этот анекдот, когда Беркли пришел к Джонатану Свифту (с которым он дружил) в гости, жена его бросилась открывать двери (он стал стучать), а Свифт сказал, что не надо, для Беркли эта дверь состоит из идей, он сможет пройти сквозь нее. Вот так писатель воспринимал. Ну, действительно — идея: мы же можем вообразить себе дверь, через которую мы проходим. Если нет вещей, то почему такое не может иметь место в действительности?