Читать интересную книгу История новоевропейской философии - Вадим Васильев

Подробно о жизни Беркли я, пожалуй, рассказывать не буду; она была лишена каких‑то таких, эффектных событий. Хотя что‑то было, конечно, интересное. Он стал епископом; т. е. вообще, вступил на путь церковной карьеры и дослужился, вот, до епископа. Ну, и не только этим он занимался. Он преподавал, и… вот был, пожалуй, все‑таки в его жизни поворот такой интересный: он попробовал заняться миссионерской деятельностью; ездил в Америку, там что‑то предпринимал; но не очень успешно.

Прямым контрастом его жизни является его философия. Ну, давайте разберемся по порядку. Значит, во — первых, главное сочинение Беркли, кроме «Опыта новой теории зрения» (1709) и «Трактата о принципах человеческого знания», надо упомянуть еще и его знаменитые «Три разговора между Гиласом и Филонусом». Эта работа вышла через три года после трактата о принципах человеческого знания и является своего рода дополнением и разъяснением этой первой работы. Ну, еще некоторые: «Сейрис, или Мелкий философ»; «Алкифрон» это поздние работы Беркли; очень, такие, полемические (он много довольно писал и полемических сочинений), и гораздо менее интересные, чем ранние сочинения.

«Три разговора между Гилосом и Филонусом» — вот, пожалуй, пик его творчества. Кстати, как перевести название этой работы, чтоб имена не звучали так уж непривычно? «Три разговора между Материальщиком и Любоумом», где позицию Любоума, естественно, занимает Беркли, и в пух и прах разносит Материальщика (ну, или Материалиста, попросту, можете так сказать). Почему он так ополчился на материалиста? Ну, во — первых, как еще может вести себя священник? Хотя в Священном Писании, в Библии не отрицается существование материи, а Беркли захотел стать святее самого Папы, и — вот главный парадокс его философии, ее лозунг, если хотите, — Беркли берется доказать несуществование материи вообще. Материи нет. Более того, он пытается показать, что понятие материи содержит в себе противоречие. Вот его цель, которую он заявляет и в том, и в другом главном труде. Такой поход на материализм. И материалисты, вы знаете, дрожали от страха; прямо бились в истерике, — особенно во Франции, — читая сочинения Беркли. Культуры философской не хватало, чтобы опровергнуть его идеи, поэтому в ругань все превращалось — ну, или в попытки объявить его философию противоречащей здравому смыслу… Вот, Дидро особенно преуспел в этом; знаменитый его абсурд, который он произнес — это (кажется, я говорил даже уже): «Философия Беркли — это самая абсурдная из всех возможных систем», — сказал этот мыслитель, Дени Дидро, — «но ее труднее всего опровергнуть». Вот такую конструкцию он предложил. Сама конструкция содержит в себе противоречие: если система абсурдна, то она уже опровергнута самим фактом признания ее абсурдом.

Опровергать абсурд — это все равно, что доказывать аксиому. Абсурдное занятие. Аксиому не надо доказывать; она самоочевидна — именно поэтому она аксиома. Ее нельзя доказать. Ну, Дидро выдавал желаемое за действительное. Вряд ли в философии Беркли можно обнаружить противоречие. Другое дело, что в ней присутствует кое‑что другое, иное, что в принципе не должно быть у новоевропейского философа: некоторые скрытые догматические утверждения. Они особенно странно звучат у философа, который решил во всей чистоте реализовать декартовский проект построения философии с чистого листа, начиная с «Я», не принимая никаких допущений; который смело бросился на авторитеты, на все теории, бытовавшие в то время. И вот этот философ не смог избежать некоторых догматических допущений, которые удивительным образом роднят его философию с обыденным здравым смыслом; на чем он, впрочем, сам настаивал: что его философия есть философия здравого смысла.

Но обо всем по порядку, впрочем. Кроме нападок на материализм, Беркли также взялся доказать ошибочность скептицизма — скептицизма, неверия, свободомыслия — и показать, кроме того… вот этим он особо гордился; он считал, что он нашел крайне эффективное и доселе неизвестное, очень быстрое и красивое доказательство бытия Бога — новое. В глубине души, я думаю, он сравнивал себя с Ансельмом Кентерберийским, выдвинувшим онтологический аргумент, а он, другой епископ, изобрел новый аргумент — аргумент Беркли. Но этому аргументу не повезло: о нем не упоминают в современных учебниках религиоведения; он вообще неизвестен практически. Хотя очень красив.

— Кант его не критиковал?

Нет, Кант (1724–1804) его не критиковал и не знал даже. Он Беркли плохо знал. Хотя он мог читать — там переведены были работы Беркли на немецкий — по — английски Кант не читал, — но вроде бы… тут спор идет; нет достаточных данных. На Беркли он, вообще‑то, ссылается, упоминает его имя; но ни прямых цитат, ни конкретного разбора философии Беркли в работах Канта нет. И поэтому, видимо, то ли давно, в юности, допустим, прочитал, а потом отложил, то ли… (ну, в относительной юности, там перевод‑то был, лет за 20, наверное, до выхода «Критики…»), то ли просто понаслышке знал… В общем, этот вопрос мы не можем решить. В классификации кантовских доказательств этот аргумент… даже трудно сказать, какое он место бы занял. Ну, скорее, он причислил его бы к разновидности космологического.

— Он вообще, так или иначе к онтологическому сводил…

Ну, да, он сводил‑то к онтологическому; но все‑таки три вида он различал. Думаю, что где‑то между физико — теологическим и космологическим. Трудно за Канта решить, куда бы он его причислил. Ну, сами увидите — я его озвучу и можно понять будет, куда его лучше запихнуть. В принципе, можно его ввести в кантовскую классификацию без особого труда: просто она на настолько универсальных принципах базируется — там, априорное да апостериорное доказательство, что… подогнать можно любое.

Но как же Беркли реализует поставленные им задачи? Вообще, насколько он самостоятельный философ, тоже это надо сразу выяснить, потому что одно дело, если он сам, с чистого листа развивает эти идеи, другое дело, если он решает какие‑то проблемы, которые уже возникли, предлагает синтез некоторый… Ну, и верно, скорее, второе. Хотя тоже здесь абсолютно так я не решился бы утверждать. Если говорить о влияниях, то два философа на него оказали наибольшее влияние среди новоевропейских мыслителей — а другие на него особо и не влияли — это Локк (1632–1704), у которого он берет терминологию «идей» со всеми ее деталями и рубрикациями (там, различение простых и сложных идей, первичные — вторичные качества — хоть он это различение оспаривает, но, тем не менее, сам терминология есть, уже весь этот блок перенимает), и, конечно же, Мальбранш (1638–1715). Беркли даже иногда в плагиате обвиняли, но он с полным основанием возражал, говоря, что между его философией и Мальбранша существует просто громадное различие, поэтому приписывать ему точку зрения Мальбранша никак нельзя. И он прав.

Итак. Философия Беркли характерна тем, что она очень простая; его работы кристально ясны для понимания. Сам он говорит, что его система стоит на одном принципе главном, только на одном — видите, как просто, — и принцип этот звучит так: «Быть — значит, быть в восприятии; esse est percipi». Этот принцип… вот, одного признания одного этого принципа (ну, только надо понимать, что он значит, конечно) достаточно часто для решения главной проблемы — опровержения существования материи. И этот принцип является неотъемлемым звеном в берклиевском доказательстве бытия Бога. Ну, разберемся. Во — первых: о чем здесь идет речь? Быть. Для чего быть — это значит «быть в восприятии»? И потом — в каком восприятии: актуальном восприятии или потенциальном восприятии? Для того, чтобы чему‑то быть, это что‑то должно сейчас восприниматься кем‑то (кстати, кем? — тоже надо выяснить: о чьем восприятии идет речь?)… или для того, чтобы существовать, вещи достаточно лишь, чтобы ее мог кто‑то воспринять? Ну, например, там, в коридоре, существуют какие‑то вещи сейчас. Они же не воспринимаются нами, мы не сомневаемся, что они существуют, и мы можем их воспринять. Если я усомнюсь, что они существуют, вы меня схватите за руку, выведете в коридор, ткнете…

— Тогда‑то конечно они появятся.

Ну, мы пока не будем… Мы на обыденном языке сейчас пока говорим. И вы, тем не менее, если я вдруг усомнюсь, — не подразумевая никакие философские контексты, а есть ли вещь‑то, вообще, дом‑то, стоит он еще? — вы приведете и покажете: вот, воспринимаем мы его — значит, есть. То есть воспринимаемость мы, во всяком случае, рассматриваем на уровне здравого смысла как подтверждающее основание для суждения о существовании.

Но сразу хочу сказать, что Беркли не в этом смысле говорит и интерпретирует тезис «Быть — значит, быть в восприятии». Речь идет об актуальном восприятии. Первое, что мы договоримся: если что‑то существует, то оно должно актуально кем‑то восприниматься. Второй момент — о чем идет речь, о каких вещах, существование которых завязано на восприятие. Беркли четко отвечает: речь идет о чувственных предметах, о предметах чувств. То есть только для предметов чувств значим этот принцип. А для чего не значим? Не значим, к примеру, для душ. Для духов вообще. Для Бога не значим. Мы не воспринимаем Бога, но это не значит, что он не существует — также, как и другие души. Для душ верен другой принцип: «Быть — значит, воспринимать». Ну, этот принцип особо не афишировался, не артикулировался Беркли, но обычно при изложении его философии его добавляют, этот принцип. Чтобы исчерпать совокупность всех существующих вещей, для вещей, чтобы быть, нужно либо восприниматься, либо воспринимать. Вещи, которые воспринимают, — это души или духи; вещи, которые воспринимаются, — это чувственные предметы. Вопрос о том, о чьем восприятии идет речь в этом тезисе, мы пока отложим в сторону — это самый любопытный здесь аспект проблемы; попозже его обсудим.