Небо зажило своей собственной жизнью. Хаотичной и многоцветной. Которая непрерывно двигалась. Громко заявляла о себе. Подавляла.
Это было необыкновенное явление.
Это было... безумие.
— Птицы, — рассказывал Зири Кару, удивленно покачав головой. — Сначала появились кровавые добы, а затем и другие. Всякие. Не знаю, сколько сотен их было. Все небо было в птицах, Кару, все небо, и они кружили над нами.
— Они напали? — Кару подалась вперед, широко распахнув глаза.
Зири покачал головой.
— Они просто прилетели. Кружили вокруг нас. Между нами. Теснили ангелов, вынуждали их отступить.
Она подняла голову в свойственной ей манере, отчего Зири захотелось протянуть руку (свою полностью исцеленную руку) и прикоснуться к ее длинной, прекрасной шее, или, подумал он, покраснев, когда вспомнил ощущение тепла от ее тела, когда они лежали бок о бок, просто привлечь ее к себе и уложить рядом с ним, и обнимать ее. Он вновь отвел взгляд и уставился, не моргая, на стену.
Его рука пульсировала так, как будто маленькое создание, что он держал в руке, было все еще живо; но это было не так. Это пульсировала в венах его собственная кровь... потому что он был жив. Зири этого не понимал; и он не знал, что еще сказать, так что он поднял руку и раскрыл ладонь.
Кару увидела крошечный пернатый трупик. Она просто смотрела на него, пустым взглядом, не в силах увидеть связь, и Зири в сотый раз засомневался, что эта голубоволосая человеческая девочка была, в самом деле, Мадригал. Конечно, она не могла забыть этого
И потом ее глаза широко распахнулись, и она, подняв глаза, пораженно уставилась на него.
Это была мотыльковая колибри. Ее смятые пушистые крылышки были светло-серого цвета; тело птички искрилось голубовато-зеленым, а на шее виднелась красная полоска. Когда птицы спустились (каких птиц там только не было: слетелись, как дневные, так и ночные, сумеречные жаворонки, евангилины, вороновые летучие мыши и кровавые добы, певчие птички, хищные птицы, даже штормовики, крылья которых все еще покрывал снег), Зири воспользовался возможностью, чтобы сбежать. Это означало, высвободить хотя бы одну руку. Мечи, что удерживали ее, слишком глубоко были воткнуты в землю, поэтому ему пришлось покрепче сжать зубы и... рвануть руку. Какое счастье, что клинок оказался таким острым. Он зашелся в крике от агонии, глаза Зири застилало красное марево. Возможно, хаос и адреналин в какой-то степени приглушили боль, и он каким-то образом умудрился своей израненной рукой освободить другую.
Его попытался схватить серафим. Зири не мог удержать в руках меч, поэтому он опустил голову и воспользовался своими рогами, сумев поймать ими одного солдата. Но его рога не были достаточно острыми, чтобы проткнуть насквозь его кольчугу, и солдат только упал, и Зири пришлось упасть вслед за ним на колени, придавив одной ногой ангелу горло. Другого он поразил сильным ударом ноги, а после принялся искать Иаила, вознамерившись свершить то, о чем предупреждал — убить капитана Доминиона, но не мог его найти. Посох все так же стоял воткнутый в землю, поэтому он схватил его своими изуродованными руками, когда водоворот птиц стал просто непроглядным, и невозможно было увидеть ни ему врагов сквозь толщу перьев, ни им его.
В бурном вихре крыльев, он выбирал полет.
Зири не останавливался, чтобы поразмыслить каким образом и почему случилось это явление, и уж точно не думал над тем, кто его сотворил, пока не оказался подальше, где его никто не преследовал, никто за ним не гнался, далеко, далеко, где он мог рухнуть на дерево, чтобы перевести дыхание. Мотыльковая колибри, когда он обнаружил ее, была мертва. Бедная птичка запуталась в его кольчуге, маленькая жертва хаоса, и (ему тут же показалось) — это был знак.
Помешкав, он сказал Кару:
— Не могу сказать наверняка, что... он... сделал это...
— Он? — настороженно переспросила Кару. — Не понимаю о ком ты.
Зири долго и изучающе смотрел на нее. Девушка ничем не напоминала Мадригал. У нее был другой овал лица, глаза у нее были черными, а не карими. Рот был меньше, волосы голубые, у нее не было рогов, она была человеком. Несмотря на то, что у Кару остались яркие воспоминания Мадригал (и ночь празднования Дня рождения Военачальника, и день, ставший началом конца), казалось, к ней, к этой девушке, жизнь химеры не имеет никакого отношения, и он почти был уверен в ее отрицании. Зири спрашивал себя, действительно ли она должна знать об этом? Не то, чтобы он хотел говорить об ангеле. Ее любовнике. Может быть, достаточно было всего лишь показать ей птицу. Позволить ей думать все, что ей хочется. Как он и сказал, он не знал наверняка.
Но... он полагал, что может существовать только одно возможное объяснение того, почему он остался жив, и не мог умолчать об этом.
— Я так его и не увидел, — сказал он, и Кару не стала спрашивать, кого он имеет в виду. Он по-прежнему насторожено молчала.
— Может быть, я ошибаюсь, — сказал Зири, — но я не знаю, что еще думать. Я никогда не слышал, о призывающем птиц, кроме одной ночи, во время бала Военачальника. Ш... шаль.
Ее глаза расширились от удивления.
— Откуда ты об этом узнал?
Лицо Зири залилось краской. Он опустил взгляд и сознался:
— Я следил за тобой.
Восемнадцать лет назад на балу у Военачальника, Зири был просто мальчишкой в толпе, который наблюдал, как Мадригал танцует с незнакомцем и мечтал оказаться на его месте, мечтал стать взрослым, мечтал, мечтал. Ах, эти бесплодные мечты. Разумеется, тогда он не догадывался, что этим незнакомцем был серафим, но он заметил то, что ускользнуло от остальных: что это был один и тот же мужчина, скрывающийся под разными масками, и что она танцевала с ним снова и снова. В ее движениях было что-то такое плавное и мягкое, некий намек на взрослую тайну (в отличие от той сдержанности, с которой она держалась с Тьяго), а когда мотыльковые колибри, кружившие вокруг фонариков, украшавших бал, опустились на ее обнаженные плечи, что также не укрылось от всевидящего Зири, он понял, что это была магия, и что это сделал незнакомец. Мужчина приподнял Мадригал вверх, окутывая девушку живой шалью, а потом опустил, даже мальчишка догадался, что между ними происходило волшебство, и даже больше, чем волшебство.
Зири был наблюдательным ребенком и видел много того, чего не мог понять, в виду своей юности. Ему пришлось наблюдать смерть Мадригал, и он не понимал то, с каким рвением (заходясь в экстазе), толпа приветствовала ее казнь. Он не понимал, почему единственный, кто ее оплакивал, был их враг, поставленный на колени и подвергшийся жестоким пыткам. Зири никогда не забудет крик Акивы, полный отчаяния, гнева и беспомощности. Это воспоминание было одним из самых худших.