Наконец она посмотрела на Зири, который в течение последних нескольких часов оставался в сознании, отдавая ей свою боль, и увидела, что он тоже смотрит на нее. А потом он ей улыбнулся. Эта улыбка была полна усталости, печали и других нечитаемых эмоций, но это была искренняя улыбка, а не уродливое «сообщение», вырезанное на теле.
У нее получилось.
Она впитывала глазами его лицо. Она вылечила его, почти без шрамов. А что с руками? Это стало настоящим испытанием. Она дотянулась до них, взяла и оглядела. Сначала, когда она увидела уродливые узловатые рубцы, у нее перехватило дыхание, потому что ей показалось, она потерпела неудачу. Но потом он щелкнул пальцами, его движения были уверенными, и она снова вздохнула. Вместе с выдохом у нее вырвался смешок. Кару попыталась встать. Но на нее накатило головокружение.
Комната поплыла перед глазами.
И на этом, на время, все закончилось.
50
КАК ДЖУЛЬЕТТА
Сусанна уселась на краешек кровати Кару. Ее подруга спала, глаза закрыты, кожа под ними была насыщенного синего цвета. Дыхание ровное и глубокое. Рядом с ней лежал Зири, который также спал, и дышали они в унисон. Сусанна умыла лицо подруги холодной водой, а также омыла ее руки и запястья, прежде чем уложить их ей по бокам.
— Ей нужен отдых, — сказала она Мику. — А мне еда. Скажи мне еще, что ты не голоден.
Вместо ответа, Мик порылся в своем рюкзаке и что-то выудил из него.
— Вот, — сказал он.
Сусанна посмотрела на то, что Мик ей протягивал. Это была (когда-то) плитка шоколада.
— Она растаяла в нашем чертовом походе.
— А затем снова застыла. И приняла новую, волнующую форму.
Сусанна глубоко вздохнула, повернувшись к окну, и махнула рукой в сторону Мика.
— Ты чувствуешь это? Запах? Пахнет едой. Шоколад, волнующей формы, можно приберечь на десерт. Мы можем разделить его вместе с химерами.
У Мика на лбу появилась морщинка обеспокоенности.
— Ты же не хочешь и в самом деле спуститься туда без Кару.
— Хочу.
— И поделиться нашей шоколадкой.
— Именно.
— Так, ладно. Кто ты и что ты сделала с настоящей Сусанной?
— О чем это ты? — спросила она ровным голосом, в котором слышался металл. — Я человек по имени Сусанна, и я не собираюсь тебя заманивать в логово чудищ. Поверь мне, когда я думаю о ком-нибудь мясистом — то подразумеваю Мика.
Мик рассмеялся.
— Я не сходил с ума только потому, что с тех пор, как мы сюда попали, ты все время была у меня на глазах, — он взял ее за руку. — Не пропадай из виду, договорились?
Она мягко на него посмотрела:
— А что насчет ванной?
— Ах, ты об этом, — они заключили договор, что никогда не будут одной из тех пар, которые принимают ванну вместе. — Я должен поддерживать свою таинственность, — торжественно сказал ей Мик, держа ее руки в своих.
Теперь же он сказал:
— Хорошо, но у нас, по крайней мере, должен быть какой-нибудь пароль, чтобы определить, не является ли другой самозванцем. Ну, знаешь, на случай, если вдруг какое чудище задумает украсть твое тело, пока я отлучился на пять минут пописать.
— Считаешь, что они промышляют воровством тел? И, что еще более важно, ты можешь писать в течение пяти минут, а на Каза помочиться отказался?
— Мне, наверное, придется вечно извиняться за это, не так ли? Но, если серьезно. Кодовое слово. Пароль.
— Хорошо. Как насчет... самозванец?
Мик впал в ступор.
— Наше кодовое слово для самозванцев будет «самозванец»?
— Ну, это легко запомнить.
— Весь смысл в том, чтобы быть хитрыми. Если я вдруг заподозрю, что ты это не ты, мне надо как-то это выяснить. Ну, как в кино. Например, я повернусь к тебе спиной, лицом к химере, и, как бы между прочим, скажу, «гмм, галантерейщик как-то упомянул в разговоре»...
— Галантерейщик? Это наш пароль?
— Да. И ты не сможешь ничего на это ответить, а мое выражение лица будет становиться все мрачнее и ужаснее, — он изобразил мрачность и ужас, — потому что я только что обнаружил, что твое тело захватили вражеские силы, но к тому моменту, когда я поворачиваюсь обратно к химере, я спокоен. Я притворяюсь, что меня одурачили, пока сам в это время спокойно ищу пути для побега.
— Побег? — она выпятила нижнюю губу. — То есть, ты хочешь сказать, что даже не попытаешься спасти меня?
— Шутишь, что ли? — он притянул ее к себе. — Да я бы засунул свою голову в пасть разъяренному монстру, чтобы разыскать тебя у него в желудке!
— Ах, ну да. И надеялся, что он проглотил меня, не жуя. Как в сказках.
— Именно так. И я вспарываю брюхо чудовищу, а ты выскакиваешь наружу. Хотя, они много пропустили, если не жевали тебя. Ты ведь на вкус просто изумительна.
Он принялся покусывать ее шею, а она, пискнув, оттолкнула его.
— Ну, тогда, мой смелый монстрик-зануда, любитель чужих шей, пойдем чего-нибудь перекусим на ужин. Я почти уверена, что нас не будет у них в меню. — Она принюхалась. — Иначе, они бы давно уже нас зажарили.
Когда он захотел было продолжить возражать, Сусанна подняла руку.
— Сознавайся, кого ты боишься больше: их или меня с низким уровнем сахара в крови?
Его рот, искривленный в пылу протеста, растянулся в улыбке.
— Даже не знаю.
— Бери свою скрипку, — велела она, а он, лишь пожав плечами, сделал, как она просила.
Сусанна, прежде чем уйти, положила свою руку Кару на лоб, а потом они вышли за дверь, спустились вниз по лестнице, влекомые запахом еды.
Сон Кару был глубоким, беспокойным и полным опасностей. Она потерялась в череде дней и ночей, уже толком не понимая, которую жизнь проживает (человеческую или химерову), и бродила меж картинами-отрывками своей памяти, словно по галерее в музее. Ей снилась лавка Бримстоуна и детство, прошедшее в ней, Исса, Язри и Твига, скорпионова мышь и крылатая жаба и... Бримстоун. И даже в своем сне она чувствовала, будто ее сердце сжимают тиски.
Ей снилось поле битвы Баллфинча, туман, и как она первый раз увидела Акиву, когда он лежал и умирал.
Храм Эллай. Любовь и радость, и надежда, грандиозная мечта, которая заполнила все ее помыслы в те недели (никогда в своей жизни она не была такой счастливой, как тогда), и хрупкая косточка, которую они с Акивой зажали в пальцах между собой, и как дрогнули их руки за мгновение до того, как она сломалась.
И вот, Кару приснилась она сама, лежащая в склепе. Когда она очнулась уже как ревенент — перерожденная (или как Джульетта) на каменной плите. Вокруг нее были тела, обгоревшие до неузнаваемости, и среди них стоял Акива. Его руки были в огне, а вместо глаз зияли пустые глазницы. Их разделяла груда мертвых тел. Он смотрел на нее.