растопку, ей нужно было, чтобы все сгорело дотла, чтобы ничего-ничего не осталось. Последние письма полетели в огонь. Лида держала над бочкой перчатку и тут вспомнила, как побежала прощаться с Леней на автовокзал, как он тогда смотрел на нее, как он расстроился и как она обещала ему прилететь. Она ему обещала… Она быстро накрыла бочку ржавой крышкой, сунула фотокарточку в перчатку, прижала ее к себе и помчалась назад в дом, откуда были слышны материнские крики.
— Да как же это так? — возмущалась Катерина. — Она же единственный кормилец. Я не дам ее увезти. Подумаешь, переводят в Москву, значит, мы поедем все вместе. Мы — семья. Вы обязаны забрать в Москву меня и Мишеньку.
У Лиды внутри все похолодело. Она притаилась за дверью и не дышала.
— Екатерина Михайловна, — спокойно говорил Юрий Валерьевич, — я вам совершенно ничем не обязан. Я женат на вашей дочери и буду содержать ее, заботиться о ней, беречь и защищать ее. На вас я не женат, более того, после услышанного сегодня у меня возникло ощущение, что Лиду стоит защищать прежде всего именно от вас.
— Да что же это такое? Это что же такое делается? Это где это видано, чтобы от родной матери?
— Вы только что при мне кричали на нее, оскорбляли и пытались ударить. Я видел у Лиды синяки и раньше, теперь я догадываюсь о их происхождении.
— Так на то я и мать, я должна ее воспитывать.
— Лидия — совершеннолетняя замужняя женщина. Ваше воспитание давно закончилось. И ваша дочь делала для вас больше, чем могла, и больше, чем достаточно. Да-да, я навел справки. Позвольте узнать, почему вы сами не работаете? Почему всю семью содержит одна Лидия?
— Не работаю? Да вы в своем уме? Куда же мне работать? У меня же Мишенька!
— У вас на соседней улице прекрасные ясли, Михаилу там понравится. А вы могли бы устроиться на работу. На фабрике очень нужны швеи-мотористки.
— Какая еще фабрика? Мишенька такой болезненный! Он совсем слабенький! Какие ему ясли?
— Он прекрасно развивается в соответствии с возрастом, у него нет никаких нарушений и отклонений.
— Ты мне голову не морочь! — вдруг закричала мать. Лида продолжала слушать, спрятавшись за дверью. — Я Лидку не отдам, мы поедем с ней.
— У нас не рабовладельческий строй. Лида уезжает со мной. И вы только что кричали, что у вас от нее одни проблемы и никакой пользы. Я не стану напоминать, какими словами вы только что называли родную дочь, но я их вряд ли когда-нибудь забуду.
— Да мало ли, что я там сгоряча! Чего в сердцах не скажешь! Мы семья, мы всегда друг друга поймем. Мне без Лидки никуда! Это как так, взять и увезти? От матери! Да что это такое делается? Детей воруют средь бела дня. Она же, знаете, какая умная! Она, между прочим, школу с золотой медалью закончила!
— Что-что? — переспросил доктор.
— Да-да! Школу закончила с золотой медалью! В прошлом году. Нет, в позапрошлом уже, кажется. Или уже два года прошло… Но с золотой медалью!
— И вы позволили вашей дочери, золотой медалистке, работать уборщицей?
— А… — мать на минуту замешкалась, — это она сама так захотела! Сама профессию себе выбрала! Я ей никогда не перечила, никогда ничего не запрещала. Она все всегда сама решает.
— Екатерина Михайловна, у меня очень мало времени, и наш разговор мне нравится все меньше и меньше. Раз вы никогда и ничего ей не запрещали, то и сейчас, надеюсь, не станете нам препятствовать. — Стул скрипнул, видимо, Юрий поднялся, готовый уйти как можно скорее. — А если попытаетесь, то я немедленно сообщу в отдел народного образования о том, что вы применяете к ребенку физическую силу, представляете для него опасность, и Мишеньку отправят от вас подальше в уютный детский дом, если вам так сильно не нравятся ясли. И напоминаю: если я еще хоть раз услышу от вас хоть одно дурное слово в адрес моей законной жены, я обещаю вам — вы никогда в жизни не увидите нас и не услышите. Живите как хотите.
— Три тысячи, — вдруг сказала мать странным сиплым голосом.
— Что? — не понял Юрий. — Я вас не расслышал.
— Все ты расслышал, зятек. Вижу, ты тоже жучара не промах, Лидка не просто так мужа выбрала, мы с тобой друг друга стоим. Ты мне условия решил ставить — я тебе тоже поставлю. Три тысячи рублей мне на книжку ложь и слова от меня больше не услышите.
— За шваль подзаборную и дрянь паскудную вы хотите три тысячи рублей? Не многовато ли?
— Чего?
— Вы только что назвали собственную дочь именно этими словами. Если бы вы были мужчиной, я бы вас ударил. Но вы не мужчина, и слава богу, так что мы с Лидой просто пойдем, нам пора.
— Три тысячи рублей!
— Вы не получите от меня ни копейки, Екатерина Михайловна. Потому что на этих тысячах вы не остановитесь, я знаю таких, как вы. Я увожу Лиду. Исключительно ради ее спокойствия я буду ежемесячно переводить вам определенную сумму на питание и на одежду и игрушки для Миши. Исключительно ради того, чтобы моя жена не волновалась, что ее мать и брат голодают. Только по этой причине. Но если мне сообщат, что вы позволяете себе говорить в городе гадости о моей жене или обо мне, денежные переводы мгновенно прекратятся. Лидия, ты готова? Мы уходим.
Лидочка мгновенно юркнула в комнату Мишеньки, поцеловала кудрявую макушку, от которой так сладко пахло, и помчалась за чемоданом.
Они молча вышли в коридор, молча обулись. Мать стояла рядом и смотрела на них, не говоря ни слова.
— Мам, — позвала Лидочка и потянулась к ней, чтобы обнять, в глазах у нее защипало. — Ну, пока. Я напишу сразу, как только мы устроимся.
Мать не обняла ее в ответ, только прожгла едким взглядом.
— Всего доброго, Екатерина Михайловна, — сказал Юрий Викторович. — Лидия, пойдем.
Он подхватил чемодан, взял Лиду за руку, и они пошли по щебенчатой дорожке к калитке. Лида не знала почему, но ей ужасно хотелось разрыдаться и броситься маме на шею. Ведь это была ее мама, ведь она должна была сказать хоть слово, просто сказать, что она будет скучать, что она все равно ее любит. Она же — ее семья. Они были уже у калитки, как вдруг Екатерина Михайловна наконец-то окликнула ее:
— Лида!
Лидочка быстро выпустила руку доктора, готовая помчаться к матери, и даже уже сделала шаг, как вдруг та сказала громко и холодно:
— Отец, жаль, тебя не видит. А