коснулся его плеча.
— Ты жив, — спросил он.
В ответ Пинхас мотнул головой.
— Подняться сумеешь?
— Да, рабби.
— Тогда встань, я обработаю тебе раны.
— Сколько ударов, рабби?
— Тридцать девять. Больше нельзя, чтобы не быть посрамлённым в глазах людей. Так сказано в Талмуде.
Он поднялся и пошёл за раввином. Пропитанная кровью рубашка прилипла к горячей воспалённой спине, но это его не беспокоило. В его сознании росло и множилось ощущение светлой радости, оно затмевало боль и жжение кровоточащих шрамов. «Всё позади, я сделал это», — билась мысль в его ясной голове. В комнате, где он раздевался, в шкафу стояли склянки с лекарствами. Элиягу взял одну со спиртом и коснулся его спины. Пинхас вскрикнул от новой неожиданной боли.
— Потерпи, ничего не поделаешь. Ты полежи здесь на полу возле стены до вечера. Я вернусь часов через пять.
Элиягу аккуратно помазал йодом рубленные раны и накрыл их марлей.
— Если захочешь есть и пить, найдёшь всё в кухне, — сказал раввин, указав на дверь в соседнюю комнату.
— Спасибо, рабби. Я чувствую себя уже другим человеком.
— Это тебе так кажется. Тебе ещё многое предстоит преодолеть в себе и понять.
Он вышел из помещения, и Пинхас слышал его удаляющиеся шаги, отдающиеся гулким эхом в огромном пустом зале синагоги.
3
Рутенберг вначале лежал, потом почувствовал жажду, пошёл на кухню и долго пил из льющейся из крана струи. Когда раввин вернулся, он лежал на полу, проснувшись незадолго до этого.
— Не болит? — спросил Элиягу.
— Терпимо. Я, наверное, уже пойду. Отлежусь в гостинице.
— Тебе не помочь одеться?
— Спасибо, рабби, я сам.
— Приедешь в Геную, пойди в синагогу. Раввин знает, что нужно сделать. Обряд возвращения экзекуцией не кончается.
— Я знаю, рабби. До одиннадцати лет учился в религиозной школе.
— Вот и хорошо. А сейчас прочти это.
Элиягу открыл молитвенник и указал на молитву. Пинхас безошибочно прочёл и вернул книгу раввину.
— Ты настоящий еврей, знаешь святой наш язык. Будет тебе прощение от Господа. А теперь ступай.
Элиягу вышел из комнаты. Рутенберг медленно оделся, чтобы не потревожить раны и не вызвать новое кровотечение, и осторожными шагами направился к выходу из наполнявшейся к вечерней молитве синагоги.
Он почувствовал сильный голод и зашёл в первое же встреченное им по дороге кафе. На почте он составил телеграмму, которую обещал послать Рахели: «Здоров и счастлив. Вернусь завтра. Целую». Он долго прохаживался по старинным улицам Флоренции, наслаждаясь рукотворной красотой города Данте, Леонардо и Микеланджело. Устав от прогулки, побрёл в гостиницу и, не раздеваясь, повалился на кровать.
Утром он нанял экипаж и поехал на железнодорожный вокзал. Вечером он уже был дома. Рахель помогла ему снять жакет и рубашку и взволнованно всплеснула руками, увидев окровавленную нижнюю рубашку и марлю.
— Пинхас, тебе не больно? — спросила она.
— Побаливает, но ничего страшного, заживёт, — успокоил её он.
— Я сделаю тебе перевязку, — предложила Рахель. — Раны ещё кровоточат. Нужно содержать их в чистоте.
— Ты меня уговорила, — сдался уговорам сестры Пинхас.
Ещё два дня он пробыл дома, набираясь сил и раздумывая о новом для себя ощущении еврейства. Раны затянулись, и он вернулся в контору, скучая по делу. А через недели полторы опала с рубцов засохшая бурая корка, оставив за собой лишь розовые шрамы.
Эмилия
1
Раввин Элиягу оказался прав. Духовная и психологическая ломка потребовала от него много времени и сил. Рутенберг уже не чуждался собраний и встреч. О них ему сообщали его верные друзья Фёдор и Сергей. Это происходило в небольшом уютном кафе в промышленном районе города. Там собирались социалисты разных направлений и спорили о справедливом обществе, пути достижения которого каждый представлял по- разному. Рутенберг обычно в спорах не участвовал. Он лишь попивал капучино с круассаном, прислушивался к разговору Фёдора и Сергея и немногословно отвечал на их вопросы. Иногда разговоры за соседними столиками привлекали его внимание, и он тогда даже готов был подойти и высказать своё мнение. Но каждый раз он себя одёргивал и успокаивался. Желание новой жизни побуждало его отойти от проблем, которые связывали его с событиями, происходящими в России. У него была интересная работа, быт благодаря сестре перестал его тяготить и раздражать. Появилось свободное время, которое он посвящал чтению, раздумьям и пешим прогулкам.
Пинхас собрался уже откланяться и уйти, когда увидел вошедшую в кафе молодую женщину. Она не была красавицей, но несла в себе непостижимый европейский лоск и обаяние. Женщина осмотрелась и села за единственный свободный столик у противоположной стены. К ней сразу же подошёл официант и обратился к ней, чуть подавшись туловищем вперёд.