Читать интересную книгу Стеклодувы - Морье Дю

В кухне царил такой же разгром – все было испорчено и переломано, валялись разбитые бутылки и остатки пищи, повсюду было разлито вино. На полу спали четверо, среди них одна женщина, поперек колен у нее спал ребенок. Когда я вошла, никто не пошевелился, и я поняла, что они будут так лежать целый день. Достаточно было окинуть взглядом кухню и заглянуть в кладовку, чтобы понять, что есть в доме нечего.

Как-то раз, давным-давно, когда мы были детьми, в Вибрейе приехал бродячий зверинец, и отец повел нас с Эдме смотреть зверей. Они сидели в клетках, и мы не могли долго там находиться, пришлось уйти из-за невыносимой вони. Так вот, в нашей кухне пахло точно так же, как в тех клетках. Я вернулась наверх, позвала Эдме и Эмиля, и мы пошли в задние комнаты, где находились Мари и все остальные. Они страшно беспокоились, не зная, что с нами. Дети капризничали, требовали завтрака, бедная собака отчаянно просилась гулять.

– Давайте, я ее выведу, – предложил Эмиль. – Они все равно спят. Мне никто ничего не скажет.

Эдме покачала головой, и я поняла, о чем она думает. Если собака окажется на улице хотя бы на минуту, любой прохожий тут же может поймать ее и убить, чтобы потом съесть. Если у нас в кладовой пусто, у других, наверное, тоже ничего нет. В Ле-Мане восемьдесят тысяч вандейцев, они должны каким-то образом питаться…

– У тебя есть что-нибудь для детей? – спросила я.

Мари удалось сберечь четыре хлебца, несколько яблок и кувшин прокисшего молока. У вдовы нашлось три баночки варенья из черной смородины. Воды было достаточно, так что можно было сварить кофе. Надо было довольствоваться тем, что есть; дров, слава Богу, было сколько угодно.

Мы втроем выпили кофе, зная, что это, вероятно, единственное, что это единственная еда на весь день, а потом заперли за ними дверь и вернулись в свою комнату. Мы просидели там все утро, по очереди наблюдая за комнатой из окна, и около полудня Эмиль, который в это время дежурил, доложил, что в доме напротив наблюдается какое-то движение.

Из дома вышли трое вандейцев, они стояли, потягиваясь, потом к ним присоединился третий, потом четвертый; они о чем-то посовещались и пошли вверх по улице.

В нашем доме тоже зашевелились. Мы услышали, как внизу открылась дверь, и двое наших "постояльцев" вышли на улицу вместе с женщиной и ребенком, которые спали в кухне. Они тоже куда-то пошли вслед за теми.

– Они голодные, – сказал Эмиль. – Пошли, наверное, искать, нельзя ли что-нибудь промыслить.

– Как будто смотришь какую-то пьесу, – заметила Эдме. – Смотришь и не знаешь, чем кончится. А потом оказывается, что это вовсе не актеры, а просто люди, которые живут настоящей жизнью.

Вдруг на улице показалась карета; на козлах сидел человек в военном мундире и с белой кокардой на шляпе. Карета остановилась у наших дверей.

– Это тот священник, – сказала Эдме. – Ему надоело ходить пешком, вот он и попросил его подвезти.

Она была права. Из кареты вылез священник и стал стучать в нашу дверь. Мы слышали, как ему открыли и впустили его в дом. Внизу о чем-то негромко переговаривались, а потом мы услышали шаги на лестнице и стук в дверь стучали в комнату в конце коридора. Это была спальня моего брата, а вчера там поселилась женщина в зеленом платье.

– Интересно, что он собирается там делать? – шепотом сказал Эмиль.

Эдме что-то пробормотала, и Эмиль хихикнул, едва не подавившись от смеха и засунув кулак себе в рот, чтобы не расхохотаться во весь голос.

Минут через пять окно в спальне распахнулось, и мы услышали, как священник крикнул что-то солдату, сидевшему на козлах. Солдат ответил, и тут же один из крестьян вышел на улицу и взял лошадь под уздцы, а солдат зашел в дом и стал подниматься по лестнице.

– Как, сразу двое? – прошептал Эмиль, давясь от истерического смеха.

Вскоре мы услышали, как по лестнице волокут что-то тяжелое, и, выглянув на улицу, увидели, что священник вместе с солдатом тащат из спальни комод Мари. С помощью одного из крестьян его погрузили в карету.

– О нет, – пробормотала Эдме, – нет, нет!

Я крепко схватила ее за руку.

– Успокойся! – велела я ей. – Мы все равно ничего не сможем сделать.

Теперь женщина в зеленом платье стала выкидывать из окна вещи, принадлежащие Мари: туфли, меховую накидку, несколько платьев и, очевидно, не удовлетворившись, принялась за постель. Вниз полетели оедяла и стеганое покрывало, которым Мари закрывала кровать с первого дня своей замужней жизни. Больше эта особа, очевидно, не нашля ничего, стоящего внимания, потому что вскоре мы услышали, как она спускается по лестнице, и вот уже она стоит на улице и разговаривает со священником и солдатом. Говорили они громко, и нам было все слышно.

– Что решили? – спросила она, и солдат со священником стали совещаться между собой, но слов разобрать мы не могли, заметили только, что солдат указал в сторону центра города.

– Если принц Таллемон считает, что нужно оставить город, – говорила женщина, – то можете быть уверены, так оно и будет.

Они еще о чем-то поговорили, еще поспорили, а потом женщина и священник сели в карету, солдат забрался на козлы, и они уехали.

– Этот священник даже не зашел ни к раненому, ни к больным дизентерией, – сказал Эмиль. – Только тем и занимался, что помогал этой тетке красть мамины платья и вещи.

Пример священника оказался заразительным для крестьян, которые теперь пробудились от своего пьяного сна, потому что во всем доме – в гостиной, в кухне, на лестнице – поднялся невероятный шум. Они тоже тащили из дома все, что попадалось под руку: горшки и кастрюли, камзолы и сюртуки Пьера, висевшие в шкафу в прихожей.

И вдруг я вспомнила наших рабочих из Шен-Бидо и их мародерские походы в Отон и Сент-Ави. То, что делалось по отношению к другим, постигло и нас самих.

"Но, конечно же, это было не совсем то же самое, – говорила я себе. Конечно же, Мишель и наши ребята вели себя иначе".

Впрочем, возможно, что и нет. Возможно, что они вели себя совершенно так же. А из окна Шато Шарбоньер на национальных гвардейцев смотрели женщины и мальчик, совсем так же, как мы сейчас смотрим на вандейцев.

– Мы не можеи им помешать, – сказала я Эдме. – Лучше не будем больше смотреть.

– Я не могу не смотреть, – сказала Эдме. – Чем больше я смотрю, тем больше ненавижу. Я никогда не думала, что можно так ненавидеть.

Она не отрывала взгляда от улицы, а Эмиль вскрикивал, словно не понимая, что происходит, всякий раз, когда из дома выкидывалась очередная знакомая вещь.

– Вот часы из гостиной, – говорил он, – те, которые со звоном. А вот папина удочка. Зачем она им понадобилась? Смотрите, они сорвали портьеры с окон, свернули их в узел, и эта женщина, та, что с ребенком, нагрузила их на плечи мужчины и заставляет нести. Почему ты не разрешаешь мне в них выстрелить?

– Потому что их слишком много, – отвечала Эдме. – Потому что сегодня но только сегодня – счастье на их стороне.

Я видела, как она бросила взгляд на два мушкета, которые все еще стояли в уголке у стены. Я могла себе представить, чего ей стоило удержаться и не схватиться за оружие.

– Все кончено, – сказал вдруг Эмиль, и я увидела у него на глазах слезы. – Эта тетка добралась до кладовки под лестницей и нашла там Дада. Вон, смотри, она дает его своему ребенку, они его уносят.

Дада – это деревянная лошадка, детская игрушка Эмиля, с которой он играл всю свою жизнь и которая теперь принадлежала его братьям. Часы, одежда, белье – с тем, что у нас на наших глазах крадут эти вещи, я как-то могла примириться, а вот то, что уносят Дада, я вынести уже не могла, это было слишком.

– Сиди на месте и не двигайся, – велела я. – Я принесу ее назад.

Я открыла дверь, бегом спустилась по лестнице и побежала по улице вслед за женщиной и мальчиком. Ни Эмиль, ни Эдме не сказали мне, что крестьяне погрузили награбленное на телегу, и теперь, когда я выбежала на улицу, готовы были отъехать. Трое или четверо крестьян сидели поверх сложенных вещей, и с ними эта женщина и мальчик с лошадкой в руках.

– Лошадка! – крикнула я. – Берите все остальное, но отдайте лошадку, это игрушка наших детей.

Они смотрели на меня с удивлением. Мне кажется, они не понимали, что я говорю. Женщина подтолкнула локтем своего соседа и засмеялась идиотским смехом. Она крикнула что-то, от чего все остальные тоже рассмеялись, только я не поняла, что это было.

– Я найду вашему мальчику другую игрушку, если вы отдадите лошадку, сказала я.

И тут человек, который был у них за кучера, взмахнул кнутом и ударил меня по лицу. Я вскрикнула от боли и отскочила прочь от телеги, а в следующий момент они уже ехали вверх по улице. Я услышала, как наверху распахнулось окно, услышала, как меня зовет Эдме – я едва узнала ее голос, сдавленный, ужасный, совсем не похожий на ее собственный.

– Я убью их за это… убью их!

– Не смей! – кричала я. – Они сами тебя убьют.