Читать интересную книгу Твоя заря - Олесь Гончар

Так вот она, наша Мадонна под яблоней... Стоит, слегка головой склонилась к ребенку, младенцу отдана вся ее материнская нежность, вся дума-задума, сквозящая в тихом ласковом взгляде. Сила картины была сосредоточена именно в этом взгляде молодой матери: ничего для нее в мире не существует сейчас, кроме крохотной жизни ее дитяти, и она, мать, будто оберегает его своим взглядом от каких-то тревог и напастей, от никому еще не ведомых бедствий, которые, может, только мать и способна предугадать своим материнским инстинктом...

Надька Випнпковна, своя же, тсрновщанская, и вдруг вот стала картиной, может, даже самой вечностью стала,- что-то подобное ощутили мы, всматриваясь в изображение, хотя думалось нам тогда, наверное, не такими, как сейчас, а несколько иными словами.

Выходит, ошиблись наши сельские говорухи, те, кто подвергал сомнению само даже существование картины, а коль и есть, мол, она, то все равно этот странствующий неуловидуша не выдержит, сбудет свою картину, когда приспичит опохмелиться. Однако же устоял, не пустил по ветру, бережет как самое ценное сокровище своей небольшой коллекции... Художник будто и не сомневался, что именно такое впечатление произведет на нас его творение, что мы будем поражены, потрясены увиденным, поэтому совсем спокойно, каким-то нарочито будничным голосом он стал нам объяснять:

- Изо всех мадонн только у Луки Крапаха ость такая - под яблоней. Но у меня, я считаю, она получилась удачней,- говорил он без какой-либо скромности.- Моя живее... Со временем, хлопцы, надеюсь, и вы сумеете оценить вот эту сочность красок, насыщенность цвета...

- И все это благодаря нашей Терновщине,- пошутил,, тогда Кирик Заболотный.- Не станете же вы отказываться, что эти краски из нашего зелья, из наших степей и оврагов?

- Не возражаю, все это ваше,- поддержал шутку Художник.- Вам же и возвериется.

После осмотра он стал заворачивать картинку снова в тряпье такое, что неловко даже было смотреть. Обернул бережно, молча, и уже снова скрылось его творение где-то там, в куче хлама.

Спустя некоторое время прошел слух, что к Художнику приезжали представители из столичных музеев с намерением приобрести его работу, но чем закончились их переговоры, жители Козсльска могли только гадать.

Позже, когда мы уже были студентами, с чувством радости прослышали от друзей, оставшихся в районе, будто бы Мастер опять взялся за роспись райклуба, иногда ходит по селам, ищет среди колхозниц типаж, и работа, хотя и не ударными темпами, все-таки движется... Это порадовало нас. А потом вдруг трагическая весть из Терновщипы:

ночью, в свирепую вьюгу пробивался куда-то Художник и невдалеке от бывшего хуторка Романа Винника нашли его утром закоченевшего - в том же вечном своем плаще и шляпе, а на груди, под одеждой, аккуратно завернутая в тряпочку, припрятана была его картинка, не утратившая и среди снегов яркой свежести красок,- только в уголках губ изображенной вместо улыбки появилась скорбь, а на щеке льдинкой застыла крупная, будто совсем живая, слеза.

Куда он направлялся, откуда шел и что погнало его в наши степи в такое ненастье, никто бы не смог объяснить.

Это и поныне остается загадкой. Привезли тело к сельсовету, составили бумагу по этому несчастному случаю, заактировали (именно так сообщалось) и мольберт, и краски, и бывшую при нем нашу терновщанскую Мадонну, а потом передали все это в область, в музей, где среди тысяч экспонатов взяли и его Мадонну на учет,- в хранилищах, в запасниках исчезли, затерялись ее следы...

А может, и не совсем затерялись?

Участники освобождения Харькова хорошо помнят, как фашисты жгли при отступлении картинную галерею. Готовились к поджогу тщательно, бензином из канистр обливали все этажи, а возле выхода из галереи выставили еще и специальную команду автоматчиков, готовых стрелять в каждого, кто попытался бы картины спасать... Для чего нужен был этот поджог, еще одна безумная акция вандализма? И только ли одно помутнение разума, слепая озлобленность обреченных свершала его? Или, может, как раз п этом огнище должны были исчезнуть следы расхищений, совершенных высокопоставленными чиновниками рейха, которые еще раньше успели ограбить галерею, отобрав и тайно отправив самые ценные экспонаты куда-то на Запад?

Известно, что несмотря на выставленную врагом вооруженную стражу двое неизвестных харьковских пареньков, рискуя жизнью, каким-то образом сумели пробраться в пылающее здание, оттуда сквозь клубы дыма им удалось выбросить в окна несколько полотен... Наши военные журналисты настойчиво разыскивали потом тех двух безымянных смельчаков, даже по радио их несколько раз призывали откликнуться, однако ни в кутерьме первых дней освобождения, ни позже так никто и не откликнулся...

Только оставалось строить догадки.

Что среди нескольких десятков спасенных полотен нашей терновщанской Мадонны не было - это со временем нам с Заболотньш все же удалось выяснить. Так где же она? Судьбой картины время от времени оба мы не переставали интересоваться, при случае наводили справки. Спустя годы после войны на одном из аукционов в Нидерландах вроде бы мелькнуло полотно неизвестного мастера "Мадонна под яблоней", однако трудно сказать - наше то или совсем другое. Так ничего определенного до сих пор и не знаем о ее судьбе. Пеплом ли стала, как п множество других полотен галереи, или, может, и сейчас где-нибудь, чуть улыбаясь, странствует по свету?..

XXV

Океан надвигается на нас сумраком туч. Густою мглой заволокло дорогу и леса, смеркается вокруг, кажется, вотвот, и будет совсем темно, наступит ночь.

Трасса перед нами уже не та, что вела сюда: для обратной дороги Заболотный решил выбрать иной маршрут, отыскав па карте автостраду под другим номером, и хотя расстояние осталось примерно таким же, однако движение здесь, по предположению Заболотного, скоро спадет, значит, снизится загазованность трассы и можно будет чувствовать себя свободнее.

Заболотный не ошибся, дорога тут и в самом деле пошла более открытая, меньше стало всяких неводов-заграждений, которые, как он теперь признался, и ему действовали на нервы... Пейзаж изменился, бегут мили необжитых просторов, лесистых холмов-дюн с какими-то вышками вдали среди сосен. Ни реклам, ни торговых центров на обочинах трассы, природа стала тут как бы ближе к человеку, неизвестно только, что несет нам эта туча, которая надвигается со стороны океана, поднимаясь над лесами и холмами...

- Кажется, ураган надвигается,- поглядывает на тучи наша юная спутница.- Чаще всего они заходят со стороны океана.

- Испугалась? - улыбается Заболотный.

- Ничуть,- отвечает Лида, и по задорным искоркам в глазах видно, что эскадры этих облаков и в самом деле не пугают ее.

Странное дело, но после Арт Музеума девчушка как-то приободрилась, будто все там сложилось удачно, будто и вправду мы увидели ту, давно ожидаемую, к которой так стремительно мчались, Мадонну.

- "...И цветы, и шмели..." - начинает Лида вдруг вспоминать чьи-то строки и обращается к Заболотному: - Кирилл Петрович, а дальше как? Вы когда-то на берегу океана читали...

- О, ты памятливая... "И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной... Срок настанет..."

А вот дальше забыл,- усмехнулся он и после паузы посуровевшим тоном выдохнул одним духом, глядя вперед, в лобовое стекло, за которым темнели тучи: - "...И забуду я все - вспомню только вот эти полевые пути меж колосьев и трав..." - И, чуть помолчав, взглянул в сторону океана.- А дождь все же будет!..

Туча темнеет большая, будто в детстве. Черная, с беловатыми клочьями по краю, может быть, даже градовая, она, разбухая, седеет прядями рядом с нами во всей своей грозной силе.

- Неужели не проскочим? - говорит Заболотный, не сводя с дороги глаз.

- Какой вы счастливый,- говорит Лида неожиданно.- Сколько хороших людей встречалось вам в жизни...

Вы жили на теплой планете.

- А ты разве нет, не на ней живешь? Считаешь, что сейчас похолодало? спрашивает Заболотный, но девочка молчит.

- Вот ты наслушалась, Лида, о нашем прошлом,- говорю я ей.- Каким оно кажется тебе? Ты и вправду находишь там что-то заслуживающее внимания?

- Конечно. Я столько узнала и людей, и вообще... Один Роман-степняк чего стоит... А Надька, как она была добра к вам... я будто вижу ее, молодую, улыбающуюся мать...

- И Надька, и отец ее - те люди жили в согласии со своей совестью,раздумчиво говорит Заболотный.- А тот, кто с совестью в ладах, он-то, Лида, и есть настоящий человек, а не бутафория! Ты как считаешь, Лида?

- Так и считаю.

- А мы вот с ним, с моим другом, в каком виде там предстаем? - даже вроде заискивающе спрашивает Заболотный.- Какими нас находишь? Положительными или не совсем?

- Вам видное.

- А все же? Если бы мы, представь, большинством голосов избрали тебя маленькой богиней совести... Что бы ты сказала о нас тогдашних? Наверное, подверглись бы очень суровой критике?