Читать интересную книгу Твоя заря - Олесь Гончар

Забегая вперед, скажем, что Художник и впрямь с воодушевлением, рьяно взялся за дело, по его заказу были сооружены в помещении райклуба огромные подмостки, и на большой высоте он трудился изо дня в день, перерыва на обед у него не было, не слезая с подмостков, там и перекусывал всухомятку - куском пайкового хлеба с луковицей... Запьет его кружкой воды и снова за работу. Поскольку это было от нас недалеко, мы с Кириком, улучив свободную минутку, забегали в райклуб посмотреть, что же там у нашего мастера получается... Станем в сумраке притвора и глазеем: как будто сквозь туман пробивается к нам с высоты картина, вернее, первый набросок ее, узнаем знакомые поля, слегка освещенные утренней зарей, потянулись куда-то в дальнюю даль зеленые ряды свекловичных плантаций, а на переднем плане... Здесь с каждым днем все более четко проступают от земли мощные женские икры, хотя самих женщин, работающих на прополке, пока что нс видно, еще их фигуры и лица таятся в тумане. К сожалению, начатая роспись так и осталась незавершенной, эскизные женщины с фламандскими икрами так и остались больше в замысле Художника, в реальности же они туманно расплылись среди плантаций недорисованными полуженщинами, в контурах фигур только угадывались склоненные за работой прекрасные, налитые здоровьем фигуры.

Завершить огромную свою роспись Художнику так почемуто и не удалось: то ли натуру нелегко было найти в трудный тот год, то ли какие иные причины, нам неизвестные, явились помехой. Вряд ли способствовали делу и столь щедро выдаваемые Художнику авансы в виде добавочных карточек на продукты и окороки с Биофабрики, работавшей на экспорт,- все это, как нетрудно догадаться, незамедлительно шло на поживу зеленому змию.

Художника мы застали дома как раз после очередного аванса, в пору его материального расцвета, нам он высыпал на кровать кучу пряников: "хлопцы, угощайтесь!", сам же к ним и не притронулся, рука, так виртуозно владевшая кистью, теперь с чуть заметным дрожанием потянулась к графинчику с мутноватой жидкостью,- старик что-то там хлебнул, стыдливо отворачиваясь от нас.

Приметив, что любопытство наше обращено на одну из птичьих клеток, самую большую, подвешенную в углу, Художник объяснил, что недавно в ней обитал его верный товарищ - степной перепел, подобранный в поле еще малышом-подранком. Здесь, в этой клетке, он и вырос, окреп и, словно в полях, подавал голос на зорьке, увеселяя душу.

Все соседи уже знали того перепела, привыкли, что он их будит по утрам, пусть хоть что там на дворе, вьюга ли, слякоть, а он бодро отзывается на рассвете, будто горнист, подымает Художника: вставай!.. И вот теперь нет его: пока Художник был занят росписью клуба, кто-то забрался в дом и учинил расправу,- что и скажешь, весна-то голодная...

- Можете представить мое горе, хлопцы,- жаловался старик.- Вот уж когда пришло одиночество...

Ясно было, что не до линолеумных карикатур человеку в таком состоянии. Кроме того, донимал Художника и какой-то физический недуг, дышал он хрипло, утрудненно.

Хотелось чем-то ему помочь, но чем? Чтобы дать ему покой, мы собрались уходить, но Художник сам нас задержал:

- Побудьте еще.

Вот тогда мы и осмелились спросить, где же та картинка с нашей терновщанской Надькой и нельзя ли хоть краешком глаза на нее глянуть? Так хотелось увидеть, убедиться, наделена ли она в самом деле теми чарами, которые ей приписывали, той колдовской способностью пусть на миг, пусть даже призрачно улыбнуться тебе с полотна уголками губ или же, наоборот, неким живым дуновением грусть на тебя навеять.

- Понимаем, что это секрет,- смущались мы,- но ничего же с ней не случится... Покажите.

Он хитровато улыбнулся, весело подмигнул нам хмельным своим глазом.

- Подождите... Сначала достаньте мне под кроватью вот тот фолиант...

Положив перед собой на табуретку запыленный тяжеленный альбом, он не спеша развернул его и стал нам показывать, какие картины бывают на свете. У нас глаза разбегались, нас ослепляло красотой обнаженных тел, а Художник тем временем объяснял двум юным невеждам тайны форм, светотени, ему хотелось одним махом ввести их в дебри мифологических сюжетов, он сыпал именами, о которых юнцы эти прежде и не слышали.

- Кому в далеком будущем все это перейдет? - спрашивал он будто сам себя.- Для кого редчайшие эти шедевры?

Я хотел бы представить себе далеких потомков... Будут ли достаточно пытливы их души? Что скажет им любая из дошедших до них мадонн? Мадонны ведь создавались, чтобы излучать радость на всех живущих, и сами они тоже должны бы видеть вокруг себя торжество жизни и радости,- верно ведь, хлопцы?

Будто кого-то вспомнив, Художник пожаловался нам, что много еще людей живет упрощенной, бездуховной, фактически примитивной жизнью. Разжигают в себе вражду и ненависть даже тогда, когда без этого мо1ли бы обойтись. А природа ведь позаботилась о нас: дала все, чтобы человеку легче было избежать страданий... Приблизиться к счастью...

- А вы? - спросил его тогда Кирик.- Сами-то приблизились? Неспроста же вам люди сочувствуют: такой человек, а ходит как нищий. С талантом, а страдает всю жизнь.

- А если я хочу страдать? - помрачнел Художник.- Может, в этом потребность моей души? Для вас это странно? Только не подумайте, что перед вами чудак, не умеющий радоваться жизни... Бродяга, бобыль, ну и что? Ищет то, чего не найти, нашел или потерял - кому какое дело?

Вечные ли краски ищу или самого себя... главное - идти, видеть, любить, в этом жизнь. Кто ищет, тому всегда быть в дороге. Человек и просторы полей, утренняя заря и земля в колосьях - это существенно, а остальное суета, хлопцы, остальное - трын-трава! Суета сует!

Рисовать, творить - это на роду ему было написано, от матери завещано, так он считал. Чтобы осуществить себя, найти в душе силы достойно воссоздать красоту природы и человека, для этого требуется поиск всей жизни и никак не меньше. Могут, конечно, и тщетными оказаться твои искания, ну а вдруг? Вдруг испытаешь вот то самое озарение?

- Видели вы, хлопцы, пчелу, когда она забирается в цветок? Утонув в золотой пыльце, аж стонет там от счастья и упоения - нашла, что искала... Божественный для нее миг! Может, апофеоз жизни... А могла же и не найти, не долететь, могла на лету погибнуть... Ну и что? Где поиск, где полет к прекрасному, там природа страха не ведает, вот в чем суть. А наш брат, хлопцы, тоже ищет свои нектары, свой апофеоз... И если есть у тебя заветная цель, то что по сравнению с ней какие-то жизненные неурядицы, путевые невзгоды, которые иных так пугают?

А потом обращался к Кирику:

- Мне бы хотелось тебя нарисовать в этой твоей юнгштурмовке,осоавиахимовская, с настоящим ремнем юнгштурмовка и правда как-то ладно на Кирике сидела, придавая ему молодецкий вид.- Вот выйду из кризиса и сразу берусь завершать начатое... А относительно молодежи у меня тоже зреет интересный замысел... Юность, входящая в жизнь... О, вам еще многое придется пережить, хлопцы. Европа в тревоге, коричневое зло распускает щупальца, еще будет всего... Я до того времени вряд ли доживу, а вот вам, пожалуй, придется за правду постоять.

Вон палят рейхстаг... Димитрова судят... Да, испытании, друзья, вам не миновать...

- А мы не боимся! - с задором отвечаем ему.- Мы хоть сейчас... На значки ГТО уже сдаем, в тир ходим...

- Знаю, родом не из пугливых... А если уж придется, пусть вас она вот хранит...

И тогда мы впервые увидели у него ту, что на белоснежной фарфоровой тарелке, в вспке из синих васильков...

Однако это еще не была Винниковна. Мы напомнили Художнику о ней:

- А где же Надька?

Старик порылся в углу за печью среди рухляди и хлама, извлекая из какого-то тряпья совсем небольшую картинку, повернул ее к нам, и вдруг, как от солнца, стало светлее в этом его сумрачном жалком жилище.

- Вот вам моя Мадонна...

Мы сразу узнали ее, смуглую нашу степнячку, с задумчивостью на лице, с совсем еще малеп-ьким дитем на руках. Вся будто окутана тихим сиянием материнской любви и преданности, взгляд ее опущен вниз, к прильнувшему к ней ребенку, а яблоки над молодой матерью нависают меж листьев таким венком, точно уродило яблоками все небо и прозрачная роса вот-вот начнет капать с них, окрашенная цветом утренней зари...

Мы и слова не могли вымолвить от волнения, от близости чуда, стояли над картиной, радостно изумленные, и в какой-то миг, сй-же-ей, заметили, как уста ее, нашей Надьки, трепетно чуть шевельнулись в улыбке, обращснной к младенцу, а может быть, и к нам.

Так вот она, наша Мадонна под яблоней... Стоит, слегка головой склонилась к ребенку, младенцу отдана вся ее материнская нежность, вся дума-задума, сквозящая в тихом ласковом взгляде. Сила картины была сосредоточена именно в этом взгляде молодой матери: ничего для нее в мире не существует сейчас, кроме крохотной жизни ее дитяти, и она, мать, будто оберегает его своим взглядом от каких-то тревог и напастей, от никому еще не ведомых бедствий, которые, может, только мать и способна предугадать своим материнским инстинктом...