Глаза Кларенса сверкали, он прицелился и спустил курок. Послышалось слабое щелканье, потом еще и еще! Даже эта штука издевается над ним. Он снова рванул спуск что было сил; раздался грохот, раз, другой. Кларенс попятился; видимо, пули скользнули по черепу буйвола, не причинив ему вреда. Мальчик, уже ни на что не надеясь, еще раз спустил курок; снова раздался выстрел, потом яростный рев, и огромный зверь злобно мотнул головой, глубоко вонзив левый рог в сыпучий склон. Снова и снова кидался он на склон, бодая его левым рогом, из-под которого градом сыпались камни и земля. А потом Кларенс вдруг разгадал причину ярости этой обезумевшей громады. Из левого глаза, пробитого последней пулей, текла кровь; буйвол ослеп! И вдруг все чувства мальчика разом переменились, теперь его охватило раскаяние, которое в тот миг было ужаснее недавнего страха. Что он наделал! Желание убежать от омерзительного зрелища было в нем ничуть не слабее инстинкта самосохранения, когда он, воспользовавшись новым взрывом ярости буйвола, которого все время заносило влево, проскользнул мимо него с правой стороны, добежал до склона и вскарабкался наверх. Здесь он пустился бежать, не зная куда, — только бы не слышать этот рев, исполненный боли, не видеть этот кровавый, огромный глаз, не терзаться сознанием своей вины.
Вдруг он услышал далекий сердитый оклик. На первый взгляд равнина показалась ему пустой, но вот он увидел двоих всадников, быстро скакавших к нему, ведя в поводу третью лошадь — его собственную. Вместе с блаженным чувством облегчения мальчика захлестнула жажда сочувствия, лихорадочное желание рассказать этим людям, как все было. Но когда они приблизились, он увидел, что это разведчик Гилдерслив и Генри Бенем, которые отнюдь не разделяют с ним радость избавления, — лица их выражали только нетерпеливое раздражение. Окончательно сраженный этой новой неудачей, Кларенс застыл на месте и упрямо замкнулся в себе.
— Может, ты, черт тебя дери, сядешь на лошадь и поедешь, или тебе охота задержать караван еще на час по своей дурости? — рявкнул Гилдерслив.
Мальчик поколебался, потом медленно сел в седло, не сказав ни слова.
— Вот уехать бы да бросить их здесь к чертям собачьим, — злобно буркнул Бенем.
На миг у Кларенса мелькнула дикая мысль спрыгнуть с лошади и сказать им, чтоб ехали прочь и оставили его. Но прежде чем он успел осуществить эту мысль, двое мужчин уже поскакали вперед, увлекая его лошадь за собой на поводу, привязанном к луке седла Гилдерслива.
Через два часа они нагнали караван, который уже был в пути, и влились в группу верховых. Судья Пейтон, хоть и несколько озадаченный, встретил Кларенса беззлобным и снисходительным взглядом. Сердце мальчика сразу растаяло: он почувствовал, что прощен.
— Ну, мой мальчик, послушаем теперь, что скажешь ты сам. Как было дело?
Кларенс быстро отыскал глазами Джима, но тот отвернулся и продолжал угрюмо ехать сзади. И тогда он стал взволнованно и торопливо рассказывать, как его швырнуло в лощину, прямо на спину раненому буйволу, и как ему удалось спастись. По всей кавалькаде пробежал смешок. Мистер Пейтон серьезно посмотрел на Кларенса.
— Но как же это буйвол так кстати оказался в лощине? — спросил он.
— Джим Хукер прострелил ему ногу из ружья, вот он туда и свалился, — смущенно ответил Кларенс.
Раздался взрыв гомерического хохота. Кларенс, удивленный и уязвленный, поднял голову, но, едва увидев лицо Джима, сразу забыл собственную обиду. На этом удрученном, безнадежном и совершенно убитом лице, которое в кои-то веки приняло искреннее выражение, ему удалось прочитать горькую правду. Джима погубила его собственная репутация. Единственный действительно потрясающий случай в его жизни, единственный его правдивый рассказ об этом был единодушно воспринят всеми как самая чудовищная и дикая из всех его выдумок!
ГЛАВА VII
Этим случаем на охоте завершился для Кларенса последний памятный этап его путешествия. Но лишь много времени спустя он узнал, что на этом завершилось еще и то, что могло стать для него началом новой жизни. Ибо судья Пейтон намеревался, удочерив Сюзи, взять под свою опеку и мальчика, если только удастся получить согласие того неведомого родственника, к которому его везли. Но миссис Пейтон и ее брат обратили его внимание на то, что Кларенс, заведя таких друзей, как Джим Хукер, стал едва ли подходящим товарищем для Сюзи, и сам судья вынужден был согласиться, что явная тяга мальчика к дурному обществу никак не вяжется с его предполагаемым происхождением и воспитанием. На беду, и сам Кларенс, раз и навсегда убежденный, что его не понимают, и в силу своего характера упорно решившись покориться судьбе, был слишком горд, чтобы сгладить это впечатление, как иной раз делают дети, каким-нибудь лицемерным поступком. А кроме того, в глубине души он невольно хранил верность Джиму в его позоре, хотя и без сочувствия равного к равному, без пылкой привязанности почитателя, а скорее — если только можно сказать так о мальчике его возраста — с покровительственным чувством старшего. Поэтому он не стал возражать, узнав, что, когда караван достигнет Калифорнии, его отправят из Стоктона в Сакраменто с вещами и письмом, где все будет объяснено, причем подразумевалось, что если он не найдет своего родственника, то приедет к Пейтонам в одну из южных долин, где они решили купить земельный участок.
Когда перед Кларенсом открылась эта перспектива новых приключений и независимости, со всеми богатейшими возможностями, которые они таят в себе для юности, дни потянулись для него невыносимо медленно. Остановка в Солт-Лэйк, переход через унылую солончаковую пустыню, даже перевал через Сьерру по диким и безлюдным местам оставили скудный след в его памяти. Вечные снега, бесконечные вереницы сосен, убегающих назад, склон, поросший овсюгом, который мальчик видел впервые, бурливая река с желтой, будто позолоченной водой лишь ненадолго рассеивали его безразличие и забывались. Зато когда караван остановился однажды утром на окраине разбросанного по склону поселка и Кларенс увидел, как все нетерпеливой толпой сгрудились вокруг какого-то прохожего, который вынул из седельной сумки кисет оленьей кожи и показал две пригоршни блестящих крупинок металла, мальчик почувствовал первый неодолимый приступ золотой лихорадки. Затаив дыхание, слушал он взволнованные вопросы и небрежные ответы. Это намыто на прииске всего в тридцати милях отсюда. Тут золота долларов на сто пятьдесят; это только его доля после недели работы с двумя компаньонами. Нет, это совсем не много: «места уже истощаются, слишком много набежало всяких новичков». Все это небритый, грязный, плохо одетый человек ронял равнодушно и небрежно; за спиной у него была лопата с длинной ручкой и кирка, а с седла свисала сковорода. Но ни один рыцарь, в доспехах и в полном вооружении, не казался Кларенсу столь героическим и независимым. Что могло быть прекрасней этого благородного презрения, с которым старатель критически оглядел добротные, крытые фургоны их каравана, оборудованные всяческими удобствами!