я действительно не знала.
— А я знаю, что это не честь, а культивирование образа врага. Орматцев на гражданке приучают смотреть на нас только как на врагов, воспитывают ненависть.
Я промолчала. А он перевернулся на другой бок и тоже замолчал. Наверное пошел спорить со своим голосом в голове. Подвернув немного зеркало заднего вида, я посмотрела, как альтерОлег сложил какую-то фигуру из пальцев и закрыл глаза. Странный он какой-то.
Пару раз мы останавливались в безлюдных местах. Один раз что бы я поспала, второй раз что бы съесть прихваченные из дома бутерброды. АльтерОлег назвал это пикником на обочине, хотя мы съехали с дороги в лесок, а не торчали на самой обочине. Еще один раз была остановка для подзарядки аккумуляторов машины. Машинка оказалась бодрой, катила ровно и мягко. А я уже после первой сотни километров приноровилась и начала подбавлять скорость. Правда, старалась не вылезать за допустимые пределы, что бы не попасть на фиксацию или патруль. Под пейзажи за обочиной и собственные мысли километры пролетали незаметно.
К вечеру мы прибыли в город Пшеска. Маленький городишко на самом юге Талиды, существующий в основном для обслуживания трудового лагеря для военнопленных. Это был общеизвестный факт, и я ожидала увидеть бараки для персонала вместо домов и унылое однообразие казенных построек. Но я ошиблась. В лучах заходящего солнца нам открылась удивительная картина. Это был совершенно необычный южный город с пышными кустами на обочине узких улочек и, что меня больше всего поразило, с ярко раскрашенными домиками за этими насаждениями. Где-то слева за домами было море, которое мы пока не видели, а справа над городом нависали зеленые горы. Когда мы въехали в город, то словно коробку с красками открыли, где каждый цвет на своем месте и нет ни одного повторяющегося. Я, конечно, не так много городов видела, особенно в Талиде, но большинство из них были просто белыми, даже безликими. Белые города с белыми зданиями, светло-серым асфальтом, белыми заборами, белыми вывесками с черными надписями, как в нецветном кино.
— Ничего себе. — я открыла рот, продолжая медленно катить машину.
— Что там? — взволнованно спросил альтерОлег и осторожно приподнялся, а потом и совсем выпрямился. — Ого. Красиво. А это точно лагерь?
— Это не лагерь, а город персонала. Лагерь где-то отдельно стоит.
Мы катились дальше и достигли небольшой площади с фонтаном и большим, явно административным, зданием.
— Похоже нам сюда. — сказала я. — Да, точно, вижу вывеску. Это и ратуша, и полиция, и паспортный стол в одном лице.
— А где все люди?
— Ну свет в некоторых домах горит, там вдалеке кто-то проходил. Люди есть. Машин ни одной не встретили. Давай ка куда-нибудь свернем, переночуем, а завтра будем думать, что делать. Сегодня не хочется.
— Давай. — легко согласился альтерОлег. — Поехали к морю?
Море мы нашли дальше за городом, проехав его на сквозь за какие-то полчаса неспешным ходом, продолжая разглядывать палисадники и домики за ними. Удивительно, как такая красота могла сочетаться с функционалом этого города, где практически все жители работали в системе охраны и содержания врага. В конце городка, правда, мы увидели то, что несколько выбивалось из идеалистической картинки: немного на отшибе ближе к побережью стояло здание, украшенное гирляндами, дерзкое мигание которых нарушало спокойное и умиротворенное состояние городка. На этом здании было еще пара каких-то вывесок, но с дороги мы не рассмотрели, что они означают.
На другой окраине центральная дорога соединялась с объездной, превращаясь в шоссе с видом на море слева и горы справа. Темнота подкрадывалась все ближе, мы поспешили найти съезд, и немного покрутившись, выбрали место для стоянки.
Мы сидели молча и смотрели на небо. Он на капоте, завалившись на лобовое стекло. Я на пледе, кинутом на песок в паре метров от машины. Было удивительно тепло, шум волн где-то впереди успокаивающе ласкал слух. Мне еще казалось, что среди шума моря я слышу отголоски музыки, но это уже скорее были мои придуманные дорисовки. Луна еще только выползала из-за деревьев, что бы чуть позже прочно зависнуть над морем. У мня текли слезы, но я не издала ни звука, что бы альтерОлег не смел меня успокаивать, да и вообще говорить что-то. Мне казалось, что всё это так сейчас неправильно, не по-людски. Вот я впервые с мужем на море в такой романтической обстановке, а муж сидит в чужом теле. Ну как так-то?
— Эрик говорит, что никогда не видел ничего подобного. — заговорил альтерОлег сам.
— Кто? — я постаралась спросить так, что бы голос не выдал мое слезливое настроение.
— Эрик. Переносчик. Парень, чьим телом я пользуюсь. У них, говорит, только большие озера и реки, а морей нет. Но в озерах нет такого шума прибоя и большой луны, нет столько звезд, нет таких запахов.
— Он всё видит и слышит? И запахи даже?
— Да.
— Странно всё это так, непривычно. А ты уверен, что вернешь свое тело? Что всё получится так, как ты задумал, а не останется этот Эрик в твоей голове, а ты в его теле, навсегда?
— Ну формально, это я в его голове. Я надеюсь. Я верю. — он помолчал. — Ты же понимаешь, что когда я туда отправился, это тоже была только вера в успех, в победу. Никто не давал гарантии, что я вернусь. Да нам вообще никто не дает гарантии, что мы завтра проснемся, что в наш дом не попадет ракета, что мы вернемся со службы. Мы верим, всей душой верим. Каждый в свое, а вместе в единое. Ты верила, что я вернусь. Я верил, что найду отгадку. А вместе мы верили, что война когда-то закончится. Знаешь, чем мы еще отличаемся от орматцев? Вот как раз этой верой. Мы делаем, потому что верим в правильность своих убеждений, а они воют, потому что им сказали, что так правильно.
— Ну нам тоже ведь кто-то сказал, что правильно защищать свою землю, а не сдаться при их первой волне захвата. — возразила я.
— Они не знают про эту волну. Они не знают, как началась война. Точнее уверены, что всё время обороняют свои территории. Даже наше государство считают своими землями.
— Это как это? — я даже приподнялась на локте.
— А так. У них полный фарш из истории и их внутреннего права, которое они ставят выше международного. — альтерОлег безмятежно смотрел в небо, подложив руки под голову. — Они считают, что история важнее дипломатии, а их внутренние законы отменяют всю мировую мораль и логику. Со мной было столько так называемых бесед