Вася. А как чай пахнет с воздухом. Хорошо, папа?
Мацнев. Хорошо. Васюк, ты рад, что две недели гулять? Постой, сегодня четверг?
Вася. А то что же? Сегодня из церкви со свечками пойдут. А ты рад?
Мацнев. Чему?
Вася. Что тоже гулять?
Мацнев. Тоже рад.
Вася. Все рады. Папа, а ты знаешь, чьи это куры?
Мацнев. Нет, а чьи?
Вася. Ей-Богу не знаешь? Совсем не знаешь?
Мацнев. Нет. Та, куцая, что-то знакомая, где-нибудь встречались.
Вася (хохочет). Встречались! Да это наши!
Мацнев. Да ну?
Вася. Да ей-Богу же! Честное слово! А он смотрит и не знает, говорит, знакомая.
Мацнев. А кто ей хвост выщипал? Не ты?
Вася. Конечно, я этим не занимаюсь. Да наша же Жучка и выщипала. — Папа, я выпил.
Мацнев. На здоровье.
Вася. Папа, а тебе не скучно будет, если я пойду? Ты один посиди.
Мацнев. А что, дела есть?
Вася (вздохнув). Есть. Ты не скучай, маму позови. А мне нельзя. Хочешь, я велю тебе еще чаю принести. Пей. Хочешь?
Мацнев (в тяжелом раздумьи). Да как тебе сказать, Вася, чтобы не соврать?
Вася (нетерпеливо). Ну?
Мацнев. Конечно, — с одной стороны, отчего и не выпить?
Вася. Ну да! Только говори скорее! А с другой?
Мацнев. Но, с другой, если вдуматься — понимаешь, вдуматься…
Вася. Ну?
Мацнев. А с другой… (Смеется.) Ну, вели, вели. Постой: стакан захвати!
Вася выходит со стаканом. Мацнев один, смотрит в окно, тихонько напевает на мотив Васькиного пения: «Выставляется первая рама…»
Входят Надечка и Зоя.
Зоя. Все в окно смотрите, Николай Андреич? А я к вам проститься, домой иду.
Мацнев. Что ж так рано, Зоенька? Мало вы сегодня у нас покрасовались.
Зоя (улыбаясь). Надо, ждут. Какой у вас красивый сад — неужели это правда, что вы сами весь его насадили?
Мацнев. Сам.
Надя. Я тебе ж говорю, что сам. Теперь веришь?
Мацнев. До меня, как я эту землю купил, тут огород был, капусту садили. А что, хорош?
Зоя. Очень хорош. Но вы такой еще молодой, а деревья совсем большие. Скоро они зацветут — какая у вас будет красота! Я к вам буду приходить к экзаменам готовиться, можно? Меня Надечка зовет.
Надя. О чем ты папу спрашиваешь? Смешная!
Мацнев (улыбаясь). Приходите. Одним цветком будет больше. Ах, простите, что я без галстука!
Надя. Ты опять, папа! — Папа, мы с ней сегодня вместе к стоянию пойдем.
Входит со стаканом чаю Александра Петровна.
Александра Петровна. С Зоей Николаевной? А я сама с тобой вместе хотела, как же ты так! Придется нам вдвоем с теткой, видно… ну, ничего, зато и скорее будет, мы с ней на лошади поедем. А Сева не с вами, взяли бы вы его!
Надя. К нему сейчас Нечаев придет. Они для нас слишком важны!
Зоя (улыбаясь). Нечаев не важен.
Александра Петровна. Нечаев придет, как же это? А в доме никого не будет, так они и будут в пустом доме сидеть? Марфа тоже к стоянию идет, я ей обещала, им и самовара подать некому. Или мне остаться?
Мацнев. Пустяки, Саша, иди себе. И так посидят. А вы вот что, Зоенька, после стояния вашего приходите с Наденькой к нам, Нечаев нам на гитаре сыграет…
Александра Петровна. Да что ты, да разве сегодня можно? Опомнись, Коля!
Мацнев. А что, нельзя? Ну, так, если гитары мать не позволяет, я галстук надену, усы нафабрю — приходите.
Надя. Папа в тебя влюблен (шепотом, страстно), Зойка, приходи! Непременно, слышишь!
Мацнев. Папа влюблен. Влюблен папа, только маме не говори.
Александра Петровна. А маме что! Приходите, Зоечка, приходите.
Зоя. Право, не знаю, постараюсь. У вас так хорошо, что, вероятно, приду, если дома только не задержат. На наших улицах, среди камня, даже весны как-то незаметно — вы бы так не могли жить, Николай Андреич?
Мацнев. Не мог бы, Зоенька. Я первобытный человек: на краю города еще могу, около города еще помещаюсь, а в самую вашу гущу залезть — сдохну.
Надя. Папа ни за что не стал бы жить в городе, если бы не служба. Ну, надо идти, Зоечка! До свидания, мама.
Целуется с матерью, Зоя прощается, уходят.
Александра Петровна. У них свой дом на Дворянской и тоже сад, Надя говорит. Вот странно, Коля: семь они лет вместе учатся и как будто друг друга не замечали, а этот год водой их не разольешь! Мне она тоже нравится, воспитанная девочка, но чтобы так влюбиться в нее, как наша Надя…
Мацнев. Куда ты, Саша? Посиди, поговори.
Александра Петровна. Да некогда мне, Колечка, насчет ужина надо еще распорядиться, ведь мы сейчас идем с тетей… (Выглядывает в окно.) А и правда, как хорошо пахнет! — ракита эта, что ли? Хорошо!
Мацнев. Сядь. Ракита. А ты видала, какие у нас завязи на сирени?
Александра Петровна. Ну, рано еще!
Мацнев. А ты посмотри-ка, Саша, взгляни-ка: Мишка Додончик начал крышу перекрывать, да так и не кончил: теперь Пасху так простоит.
Александра Петровна. Да и то! Вот пьяница! — Надо идти мне, Коля, кажется, к Первому Евангелию звонили уж.
Мацнев. Поспеешь, Саша, а на будущий год я решил: бросаю банк — и в деревню. Мне Иван Акимыч говорил: есть тут одно именьице десятин семьдесят, но пречудесное… Вот бы! Саша!
Александра Петровна. А дом?
Мацнев. Продам, конечно.
Александра Петровна. Жалко будет, Коля, привыкла я!
Мацнев. Там я еще лучше устрою. А тут что нам делать одним? Всеволод в Москве, Надя осенью туда же, ну, а Ваську у дяди устроим…
Александра Петровна. Это верно: Петр с удовольствием его возьмет. А на лето к нам. Да и те приедут, старшие — им тоже будет хорошо.
Мацнев. Саша, а тишина-то какая, а ширь-то какая. Хорошо у нас, а все город, а там вот теперь, когда солнце заходит… Или пойти по меже среди зеленей… Тесно тут!
Александра Петровна. И не говори — а я разве не отдохнула бы? Вот теперь Пасха, гости, голову потеряешь. Марфа-то наша и куличей поставить сама не умеет… Ты говоришь: сирень, а я и в сад-то сегодня зайти не могла, все некогда!
Мацнев. А ты все-таки зайди. — А хорошо бы еще на свете пожить, Саша! Годков так бы тысячу!
Александра Петровна. Куда нам столько! — Слышишь: опять у Михаила Архангела звонят. Надо идти.
Молчание. Оба задумались.
Коля!
Мацнев. Что?
Александра Петровна. Что-то, мне кажется, лицо у тебя почернело последнюю неделю? Может быть, это только от воздуха, а я все-таки боюсь.
Мацнев. Волка бояться, в лес не ходить. (Вздыхает.) Эхма, кабы денег тьма: купил бы собачку и весь день брехал бы на нее!
Заметно смеркается. Входит тетя Настя.
Тетя. Саша, ты что же это? Я тебя по всему дому ищу, а она расселась! Одевайся, матушка, пора, для тебя поп на бис петь не станет!
Александра Петровна. Да вот этот заговорил. Сейчас!
Мацнев. Да куда вы, стрекозы! Успеете еще. Настя, а скажи-ка про Всеволода: хорош? Видала, как девицы на него посматривают? Что ж, язва, молчишь!
Тетя. Герой!
Мацнев. А я уж и не герой?
Тетя (подходя ближе и кладя руки в бока). Ты, Коля, — я прямо это скажу — в его года такой был, что все от тебя с ума сходили!
Мацнев. В воду бросались — сколько тогда утонуло, я помню!
Тетя. В воду не бросались, а по бережку ходили. Вот она тебя не знала, а ведь все это на моих глазах, Николай Андреевич, было!
Мацнев (посмеиваясь). Всю жизнь за мной шпионишь: дал Бог сестру!
Тетя. Бог, а то кто же? Это мужа иногда или жену черт дает, а сестру всегда Бог. Моего Сергея Марковича черти у всех на глазах ко мне привели, только я одна не замечала. Говорит, бывало, покойничек, напившись: что это, Настя, все черти около нас вьются, а мне и невдомек, что это сваты наши… тьфу, тьфу, согрешила! Если бы ты, Коля, пораньше пить бросил, да не прожигал бы жизнь, как солому, да не…
Мацнев. Поехала! Ты с горы-то осаживай. Полегче!
Тетя. И поеду! Она тебя не знала…
Александра Петровна. Да что ты, Настя, в самом деле: как это я его не знаю?