пару часов.
– Хоп, ага, – кивнул таксист, весёлый черноволосый парнишка в тюбетейке.
Знакомая улица. Безлюдная и тихая. Он увидел стену, на которой когда-то был нарисован чёрный крест. Заглянул в неприкрытую калитку и увидел занавешенные наглухо окна, неухоженный двор, скособоченные набок теплицы и потемневшую тахту под сухим виноградником… Похоже, здесь давно никто не жил. Абиль на минуту закрыл глаза и увидел отца, молодого и весёлого, каким он был до той страшной резни. До того дня, когда разъярённая толпа угрожала, выкрикивала ругательства и подожгла дом. Стало жечь в груди, как в тот день, когда он узнал о его смерти. Он отвернулся от разорённого дома и постучал к соседям. Постучал и вошёл во двор. На скрип калитки забренчала тяжёлая цепь, кавказская овчарка залаяла и уставилась на незваного гостя. Молодой мужчина вышел из дома, придержал овчарку и поздоровался с Абилем, не спрашивая о цели визита, как того требовал восточный этикет:
– Заходите в дом.
Он не узнал Абиля.
– С левой ноги мяч сможешь забить в ворота?
Этот трюк в детстве удавался только Абилю, чему завидовали все пацаны в округе.
– Абиль! – завопил хозяин и бросился душить в объятиях друга, колошматя его по бокам и улыбаясь до ушей.
На крики из дома высыпали дети. К удивлению, сосед, который спас их семью во время резни, был ещё жив. Не только жив, но и находился в здравом уме: живые глаза блестели, говорил чётко и ясно. Жена его десять лет назад скончалась, он коротал дни с внуками в семье сына.
Абиль провёл несколько дней в Кувасае. Совсем немного, но он ожил. Как будто вернулся в беззаботные дни, когда самой большой проблемой был пропущенный мяч в воротах на футбольном поле. Он понял: назад дороги нет. Нет смысла грустить о прошлом, которого уже не существует. Если бы отец понял это, может быть, не растерял бы силы и здоровье в тоске по тому времени, которого не вернуть назад. И надо ли его возвращать?
Абиль вернулся в Германию с лёгким сердцем, стряхнув с себя воспоминания, тянувшие его назад.
Поездка в Кувасай подарила им много интересных идей, ресторан заблестел новыми красками. Официанты обслуживали посетителей в национальной одежде: девушки носили яркие узбекские платья и широкие атласные шаровары, по плечам из-под тюбетейки струились тысячи тугих косичек.
В Фергане Абиль нанял на работу поваров, привез с собой посуду и специи. Сбоку от входа в ресторан красовалась большая узбекская печь – тандыр[10], – в ней выпекали золотистые лепёшки и самсу[11] из баранины с луком. Огромный казан на сорок килограммов риса, мангал для шашлыка, мантоварка[12] стояли в подсобном помещении.
В ресторане находились три зала на любой вкус: первый – обычный, второй – с топчанами и низкими столиками на них, третий зал был для любителей уединения. Журчала вода под деревянным мостиком, звучали восточные мелодии, и девушки в традиционных костюмах исполняли народные узбекские танцы.
Буквально через год после открытия ресторана появились постоянные клиенты: русскоязычные жители из Германии, Швейцарии и Франции. В воздухе дрожал сизый дым шашлыка, на тарелках золотились лепёшки, и было уютно, как в чайхане под раскидистой чинарой.
Маленький кусочек Кувасая стал памятью Шахину, мечтавшему перенести часть Ферганской долины в Лёррах.
Глава 34. Дэн встретился с Лорой
Это случилось в день её рождения. Ей исполнилось 18 лет, она окончила школу и должна была подать документы в университет. Гневный голос отца что-то говорил, Лора остановилась, потому что она не слышала никогда такую интонацию, налитую гневом и презрением:
– Как ты посмел сюда явиться? Четыре года назад тебе запретили появляться здесь.
– Лора – моя дочь, я имею право хотя бы на редкие свидания.
– И когда ты вспомнил о ней? Ты бросил её, как и Розу, явился через столько лет и предъявляешь свои права? Не травмируй ребенка. Ты проиграл, сделал слишком крупную ставку: поставил на Розу и дочь. Убирайся отсюда и никогда, никогда не появляйся.
Началась потасовка. Отец тряс за грудки какого-то высокого мужчину. Лора вспомнила: он был на дне её рождения, когда ей исполнилось 14 лет. Гость закрывал лицо руками и не сопротивлялся.
– Папа! Что здесь происходит?
– Знакомься, твой отец!
Лора смотрела на нового отца с таким недоумением, что он махнул рукой и стал пробираться к выходу. Давно ушли гости. В полутёмной комнате сидели на одной стороне Вальтер с Эдвардом, на другой – Ботагоз с девочками. Лора дрожала и икала. Она пила большими глотками холодную воду, глубоко дышала, задерживая дыхание, но икота не проходила. Вальтер подошёл к ней, мягко взял из её рук стакан с водой и сказал:
– Пойдём наверх, покажу что-то.
Лора испуганно посмотрела на него, ещё раз икнула и встала с дивана. Подумала и шагнула к Вальтеру.
На чердаке включили свет, осмотрелись и подошли к большому сундуку; однажды Лора уже видела его, даже добралась до содержимого.
Крышка, опоясанная железным обручем, со скрипом стала открываться, обнажая содержимое. Тогда Лора искала карнавальные костюмы, думала, что они спрятаны в сундуке.
– Здесь лежат вещи твоей мамы, моей сестры. – Вальтер на минуту задержал дыхание и продолжил. – Она скончалась при родах, когда ты появилась на свет. Твою маму звали Розой. Роза Ган. Когда она умерла, мы удочерили тебя, чтобы ты не попала в приют.
– А где был отец? Мужчина, с кем ты ругался сегодня?
– Мы никак не могли решиться сказать тебе правду, боялись, – сказал Вальтер, не ответив на вопрос.
Лора смотрела на него глазами, полными ужаса. Один вечер перевернул её жизнь с ног на голову. Что делать со всем этим, она пока не знала. Вальтер повернулся к ней спиной и спустился вниз по лестнице, по-старчески шаркая тапками.
Сколько времени прошло, она не знала. Тем, кто находился внизу, казалось, что время застыло. Застыло оно и для Лоры.
В первом дневнике она прочитала дату: мама была моложе, чем она, когда сделала первую запись. Только разница в том, что та девочка была совсем одна. Для Лоры не было вообще закрытых дверей: она купалась в любви и тепле семьи, которая каждую минуту была с ней. Они с Эдвардом даже игру придумали: плаксивое лицо у обоих, выпрашивают у родителей что-нибудь.
– Ты мужчина, не надо кукситься.
А Лоре шли на уступки. Получается, что она отняла у Эдварда нечто, принадлежащее ему.
Целая стопа тетрадей, исписанных убористым почерком, буквы в некоторых местах расплылись, наверное, от слёз.