Читать интересную книгу Мать Печора (Трилогия) - Маремьяна Голубкова

Когда переезжали мы Сядей-Ю, никто ноги не подмочил. Я смеюсь:

- Вот и я первый свой сухой переезд переехала. Не купалась и не тонула, а река сзади осталась.

Взялся Михайло за дело, без лишней разглядки прямой путь вел. А олени все больше сдавали. С великим трудом поднялись они на большой горб.

Отсюда нам виден был весь пятиверстный спуск с этого горба в разлог, где снова подбегала Сядей-Ю. Ну, а уж раз на гору поднялись, так и в подгорье спустились. Долго еще олени холмышки ногами перебирали да ноги заплетали, а все же доехали.

Первым делом побежали мы к реке. Глянули и сразу повеселели: Сядей-Ю текла в нешироком, зато глубоком плесе, - тут наша лодка пройдет.

9

Солнце в нашу летнюю пору как по широкой морской волне колышется. Скатывается оно с высокого волнового гребня, вот-вот, думаешь, за тундру нырнет... А оно еще остановится над землей на минуту между двумя волнами, словно раздумывается, и, не мешкая, в подъем на вторую волну всплывет. И снова свет солнечный по земле льется, а по речным заводям серебряные дорожки стелет.

Днем мы спустили лодку на воду и поехали вчетвером Сядей-Ю смотреть.

По песчаному берегу скакали серые длинноногие зуйки-побережники. Они вытягивали к нам востроносые головки на длинным шеях, вслушивались и осматривались: что за народ наехал в здешнее царство? Видно, не часто заплывают лодки в эти места. Рядом с зуйками прыгали и подлетывали вертлявые белогрудые, с черными шеями криуки и кричали: "Крив, крив, крив!"

Над ними кружились ласточки-кряжевницы. Летают они неровно, как с прискоком в воздухе, чивкают с присвистом. Показываю я на берег и говорю:

- Смотрите: не то что деревней - настоящим городом кряжевницы живут.

Весь обрыв берега изверчен да истыкан гнездами кряжевниц. Идут эти гнезда в глубь берега, как длинные туннели.

- Гляньте, - говорю, - у кряжевниц свое метро устроено.

Вышли мы на берег, забрались на обрыв. Весь песчаный берег был усыпан прошлогодними листьями и мелким хворостом. Ветер комаров от нас отогнал. Сидим мы как на именинах, радуемся редкому бескомарному часу.

Посидели, поговорили, поехали домой, ко своему брезентовому терему.

- Олени вовсе устали, - жалуется Михайло.

- Я на оленях больше не поеду, - говорит начальница. - Берегом пойду. Мне теперь уже поглядывать надо: нет ли где коренных пород?

Про коренные породы Ия Николаевна давно толковала: где они выходят из-под тундры, там и нефть искать надо. И говорила, что скорее всего их в речных берегах можно приметить.

Так и сделали - Сашу с Леонтьевым в лодке отправили, начальница берегом пошла, а я с аргишем поехала.

Началась у меня мука мученическая. Олени вовсе стали какие-то слабые да вялые. Идут, идут и лягут. На наше счастье, через сутки езды вдоль Сядей-Ю увидели мы на речном берегу два чума. Подъехали мы, спрашиваем старика, который собак отгонял:

- Кто здесь живет?

- Ненцы на едоме**.

И хоть никто его не спрашивал, сам себя называет:

- Зовут меня Митрий, прозывают Большой Нос.

10

Митрий Большой Нос - громогласный человек: скажет слово - птица с места подымется, люди ото сна пробудятся. Вот и сейчас, настоящего утра еще не дождался, а орет у нашей палатки:

- Гости приезжие! Рыбу надо, дак берите!

Выглянула я из палатки и только сейчас разглядела Митрия. Маленьким его не назовешь: с крепкими, жилистыми руками, на редкость большим носом, широким лбом, густобровый, веселый, разговористый.

Он седой, сутулый, морщинистый, как и все старики. А присмотрелась вижу: весь он какой-то особенный. Волос у него и сед, да густ, как у молодого. Сутулость его - и та не от древности да слабости, а будто сильный мужик тяжкую ношу несет. А на лице в каждой морщинке смешинки.

Показывает мне Митрий рыбу у палатки - добрую пудовую щуку, трех щук поменьше, две большие пеляди и три чира.

- Свежие? - спрашиваю.

- Сейчас из воды. Еще трепещутся. Надо, дак берите.

А я вижу, что наша лодка подъехала к берегу, и говорю:

- Погоди, сейчас ребята подойдут.

Зашли на угор наши молодцы, от сна запухли, комарами в кровь разъедены. Как увидел Саша рыбу, руками всплеснул.

- Батюшки! Вот чудище-то! Бревно!..

- Бери, Романовна, - говорит Леонтьев. - Старик, почем рыба-то?

- Да два-то рубля за кило не дорого будет? - спрашивает он.

Набрали мы рыбы. Старик разговорился:

- В Русаках я, вверху Печоры, вырос. И сев засевал и пожни чистил. Пожни с кочками, с лесом, с кореньем. Лес высеку своими руками, клочье вырежу, коренье выдеру. Хозяин был крут человек, работать неволил. Поля у него сырые, корень растет. А я корень дотла вывел, землю глубоко пахал, в дождь не пахал, не боронил. Дак урожай сам-десят хозяин снял. Разжился он. А потом раскулачили его соседи. И не жалко. Больно лют, да крут, да жаден был.

Расплатился Леонтьев, и Митрий пошел в свой чум, на ногу легкий, поворотливый.

- К нам со старухой заходите, внуковья, - говорит он нам на прощание.

В тот же день пошли мы все вместе в чум Большого Носа. Чум у него большой, просторный, чистый. А семья - всего трое: он с женой да внучка.

- А внучка за морошкой ушла, - говорит жена Большого Носа, Степанида.

Степанида Митрию под пару: немалая собой, с виду дородная, по речи степенная, по обхождению приветливая. Оба со стариком рады-радешеньки свежим людям, не знают, чем угощать, чем потчевать. Степанида только что хлебы испекла, угощает нас рыбой всех сортов да чаем с мягким хлебом и все время одно слово твердит:

- Не обессудьте...

Оглядела я чум, вижу - в клетках прыгают криуки и кричат: "Крив-крив-крив..."

- Чего ты, Митрий, их запер? - спрашиваю.

А тот подходит ко клеткам и открывает их. Выскочили птички, попрыгали по чуму, крошек поклевали - да и на улицу.

- Чего ты их выпустил? - спрашиваю.

- Придут! Они свой дом знают. В чуме-то и без клетки живут, да вот от этого злодея берегу, - и показывает на большущего лохматого кота. Сибирской, - говорит, - породы, злодей. До птицы лют, уток лавливал, гуся давливал, у кречета из гнезда яйца воровал, никакой собаки в чум не пустит.

Кот был в самом деле страшный, встретишь такого в тундре - стороной обойдешь. Митрий говорил, что кот месяцами пропадает в тундре, за мышами и за птичками охотится...

Митрий и курил, и нюхал, и табак за щеку клал. Степанида только нюхала табак. Вот набьют они свои немаленькие носы, Митрий и заведет речь:

- Сын-то Иван в колхозе робит. Прошлый год ему премию дали, в Архангельск гостевать посылали. Младший сын Петрован на войну пошел. Вот я нонче один на все стороны: вот сетки тряси да вот дрова секи, да вот за грибами, да вот за ягодами, да вот туда-сюда. Старуха здоровьишком-то вовсе расшаталась. Говорю: "Всем болям не уверишь, которую и мимо обойти можно". А она - сегодня то, завтра другое болит... Как старая хоромина, скоро рассыплется, а там певунчики поют, ревунчики ревут, сухо дерево несут, занесут его в ухаб - не вынесут никак. Развяжет мене руки - на молодой женюсь. Дай-ка закурить, внучка.

Угощает его Ия Николаевна папиросами и спрашивает:

- А сколько тебе лет, дедушка?

- Девяносто пять годов, внучка. Бросовый человек...

- Рассказал бы, старик, как жил ты! - допытывается Леонтьев.

- Век долог, всячины полон, где тут рассказать. Девяносто пять годов живу - вина не пивал и не то что под судом, во свидетелях не бывал. Отец говаривал: "Чужое не бери, свое не оставляй - вот твой прямой закон". И еще говорил: "Мозгами пошире захватывай. С одной стороны кол не теши: не только про себя думай. Кому можешь, добро твори. Соседу добра не сделаешь - себе добра не сделаешь". Слушал я отца, и как по торной дороге шел...

Перед самой полуночью зову я Сашу и Леонтьева прогуляться.

- Вы, - говорю, - теперь поменьше спите: скоро круглое солнышко кончится, и сейчас оно к земле припадет. Скоро опять придут две сестры: утренняя заря - Марья да вечерняя - Дарья. Морошка вызрела - солнышко о полуночь с землей целуется.

Пошли мы на лужок у самого берега Сядей-Ю, выше чума Большого Носа. Саша уже привык к таким прогулкам и просит:

- Начинай, Романовна, лекцию.

- Сегодня, - говорю, - расскажу я тебе про наши травы, которые есть можно. Вот ты ходишь, охотничаешь, а, не приведи бог, заблудишься, без пути зайдешь, - ты ж среди пира с голоду ноги протянешь. Ну ладно, ягоды наши ты теперь знаешь: я тебе и рассказывала и показывала. А знаешь ли ты, что дорожного человека тундра летом одними травами прокормить может?

- Летом и комар бывает сыт, - поддакивает мне Леонтьев.

- Вот, - говорю я Саше, - в тундре цинга человека берет. А если ты почаще будешь жевать вот эту травку, цинга тебя не тронет.

И показываю ему на траву дикого лука. Против домашнего лука он пониже и потоньше, а пользы в нем не меньше.

- А это вот, - показываю, - у нас зовут кислушки, а у вас в Москве щавель, его ты должен раньше знать. Он от цинги тоже первая подмога. А это борщовки - из них, как и из кислушек, можно борщ варить, да и так они вкусные.