Читать интересную книгу Последний бой Лаврентия Берии - Елена Прудникова

– А в целом, – перебил его Берия, – чекисты контролируют почтовое ведомство и читают все письма, адресованные центральным органам. А потом делают из их авторов «врагов народа».

– Откуда знаешь? – быстро спросил Сталин.

Берия только хмыкнул. Вождь резко отбросил измятый цветок в траву.

– Да, я не исключаю такой возможности. Но и это еще не все. Вышинский после январского пленума[79] начал проверку дел, вынесенных на Военную коллегию. Он докладывает ужасные вещи. Мы начали арестовывать следователей за «липовые» дела и применение пыток, а Ежов их покрывает. Каждого мерзавца мы у него буквально вырываем. А самое худшее – у меня есть подозрения, он хочет сделать то, что не удалось в тридцать седьмом. Государственный переворот.

Лаврентий остановился, надел наконец пенсне и внимательно посмотрел на Сталина.

– Ты думаешь, у меня такие шутки? – невесело усмехнулся вождь.

– На что он рассчитывает? Это же смешно: Ежов – глава государства.

– Ни на что! – резко ответил Сталин. – Он уже сумасшедший от крови и от водки и совершенно не думает, что будет после того, как он возьмет власть. Но это не значит, что он не попытается ее взять.

Вот теперь все стало предельно ясно. Действительно, тут не до черной металлургии и даже не до строительства.

– Когда приступать? – спросил Берия.

Сталин молча, серьезно посмотрел на него:

– Приступать надо было в июне тридцать седьмого. Даю тебе неделю на то, чтобы сдать дела в Грузии. Надо войти в наркомат быстро и тихо, разобраться, что в нем творится, и обезвредить заговорщиков. Мы заменим тобой самого опасного человека в НКВД – заместителя Ежова Фриновского. Сейчас он уехал на Дальний Восток. О том, что его переводят на другую работу, он знает, но все они там думают, будто его заменит Литвин, старый дружок Ежова. И пусть думают. Тебя мало кто принимает всерьез. «А, – говорят, – это тот блаженный, что сажает мандарины». И постарайся, чтобы такое отношение оставалось как можно дольше.

– Не получится, – покачал головой Берия. – Чекистов не обманешь. Они отлично знают, кто я такой.

– Значит, тебе будет труднее, – нетерпеливо поморщился Сталин. – В любом случае, никого другого у нас нет.

…Пробыв в должности всего несколько дней и познакомившись с первыми же делами, Берия понял, какой вопрос надо задавать. Одного за одним он вызывал к себе сотрудников и спрашивал:

– Как по вашему мнению, кто здесь ведет себя не по-человечески?[80]

Его понимали с полуслова и называли имена, а он составлял список. Скоро по этому списку начали брать. Обвинения были стандартными: превышение власти, нарушение социалистической законности, незаконные методы ведения следствия.

День за днем он вызывал и подследственных тех следователей, которые вели себя «не по-человечески». Он разговаривал с этими людьми, по десятку-полтора в день, и видел их даже во сне. Глаза, потухшие или безумные от надежды, трясущиеся руки, дрожащие голоса, и все время одно и то же: «гражданин комиссар первого ранга, я не виноват… меня пытали… я честный коммунист… меня пытали… заставили оговорить… не мог выдержать…» Лаврентий обрывал эти бесконечные рассказы, не затем их вызывал, чтобы ему плакались в жилетку, надо было разбираться в делах, а не в переживаниях. Но ему было жаль этих несчастных, которых он не имел права отпустить своим приказом. Да и далеко не все были невиновны, и то, что их пытали, положения не меняло. Надо заканчивать все эти дела положенным порядком, им всем предстояло ждать месяцы в переполненных камерах, сходя с ума от страха и надежды. Тогда-то они с Богданом и придумали фокус с мандаринами. Фрукты присылали ему из Грузии в умопомрачительном количестве, и он давал тем, кого к нему приводили, с собой в камеру мандарины или яблоки. Выдумка оказалась удачной, землистые лица светлели, в глазах появлялась надежда.

Это у них появлялась надежда, а у него в душе все поднималась ненависть. Он и не предполагал, что умеет так ненавидеть.

Внешне все выглядело, как если бы спустился с гор эдакий тупой «законник» в белых перчатках, не знающий ничего, кроме буквы Уголовного кодекса. Но на допросах, которые проводил он сам и привезенные им из Грузии люди, звучали совсем иные вопросы. Через два месяца заговор, который на самом деле зрел в органах, был локализован. Оставалась небольшая группа: начальники отделов, которых так просто не арестуешь, сам Ежов и несколько человек из управления охраны. День, в который они выступят, угадать было нетрудно: 7 ноября, когда все члены правительства будут на Мавзолее и боевики из охраны смогут легко их ликвидировать.

Тогда Сталин придумал хитрый ход. За два дня до праздников Политбюро выразило всей верхушке НКВД политическое недоверие. В тот же день их арестовали, оставив на свободе одного Ежова. Теперь можно было начать всерьез разбираться в делах наркомата.

…Он приходил домой за полночь, молча ужинал и ложился спать, не говоря домашним ни единого слова. Утром вставал и так же молча уходил на работу. Нина тоже молчала – боялась его о чем-либо спрашивать. Да Берия и сам себя боялся…

Оказалось, они даже примерно не представляли себе, что творилось в стране. Сталин ошибся в том человеке, на которого он больше всего полагался. Ежов оказался не только заговорщиком, не только главарем банды садистов-следователей – все это еще полбеды. Он не сделал главного, что должен был сделать – не просто не смог, но даже и не стал удерживать массовый террор, более того, всемерно его подстегивал. Почему – это еще предстояло выяснить, но с первого взгляда было ясно: нарком сознательно и цинично использовал тот факт, что летом тридцать седьмого правительство могло поверить во все что угодно. А скоро Берия понял и другое: масштабы репрессий были во много раз больше, чем предполагал Сталин. Распыленные по сотням документов, они не ощущались как катастрофичные, наоборот – одна операция поддерживала другую. Если в области есть пять тысяч кулаков, то почему там не может быть тысячи польских агентов, тысячи немецких, полутора тысяч оппозиционеров, и так далее, и так далее? Но теперь Берия сводил все вместе, и мерзкий холодок в сердце, который он ощутил в августе, превращался в ледовую глыбу.

Какой регион они ни проверяли, везде была одна и та же картина: следователи, сочинявшие дела, не сдерживая фантазии, «тройки», штамповавшие сотни приговоров в день, едва успевая их подписывать, люди, так и не понявшие, за что их убивают, иной раз без единого допроса. «Национальные» приказы,[81] по которым, чтобы не возиться, брали людей указанной национальности по спискам домоуправлений и вели на расстрел семьями – стариков, беременных женщин, детей.

Когда Берия принес Сталину доклад, в котором была названа итоговая цифра, он глядел в пол – жутко было видеть лицо вождя и смотреть ему в глаза. Сталин положил руку на доклад, но открывать не стал, а сказал:

– Говори.

– Там все написано, – глухо ответил Берия.

– Говори! – яростно приказал Сталин.

Берия взял папку, достал несколько листков бумаги.

– Сначала о методах Ежова. Злоупотребления, которые Политбюро считало отдельными явлениями, имели место по всей стране. В некоторых районах злоупотреблений поначалу не было, но после того как прошли аресты начальников управлений внутренних дел, не проявлявших должной активности в борьбе с врагами, все чекисты поняли, что от них требуется, и репрессии приняли характер социалистического соревнования. Несколько выдержек из показаний тех, кто уже нами арестован. «Вокруг лимитов была в наркомате создана такая атмосфера: тот из начальников НКВД, кто скорее, реализовав данный ему лимит в столько-то тысяч человек, получит новый, дополнительный лимит, тот рассматривался как лучший работник, лучше и быстрее других выполняющий и перевыполняющий директивы». Еще показания: «Ежов давал такие установки, что достаточно иметь учетные материалы, из которых была бы видна кулацкая или другая социально-чуждая принадлежность, и этого достаточно, чтобы человека арестовать, а если он еще ведет какую-либо антисоветскую работу, этого достаточно, чтобы применить к нему высшую меру наказания. В отношении нацменов Ежов давал прямые установки, что достаточно формальных признаков (перебежчик, связь с заграницей, консульством и т. д.), чтобы человека арестовать, а при наличии подозрительных связей – можно применять высшую меру наказания». Теперь некоторые факты. В Белозерском районе Вологодской области работники НКВД, проверявшие тюрьму, получали подписи под признательными показаниями под видом актов медицинского осмотра. Сто человек расстреляны без единого допроса. В Белоруссии, чтобы получить признание, заключенных обливали водой и выставляли на мороз. В Туркмении взятых во время облавы на рынке заставляли по много суток стоять у стены, пока не подпишут показания, – в том числе беременных женщин и женщин с грудными детьми. В камеры помещали в несколько раз больше человек, чем они были способны вместить, запрещали открывать окна, летом топили печи, зимой оставляли без отопления – это повсеместно. Также повсеместно применяли разнообразные пытки. Все это было известно наркому, направлялось и поощрялось им. Кроме того, Ежов самовольно, без согласования с Политбюро, устанавливал лимиты по «кулацкой» операции, а прочие операции проводились без всяких лимитов и без ограничений…