с подмастерьем удалились, я велел Сэму принести мой старый плащ и шляпу. Новые вещи, которые я заказал для траура по отцу, сгорели на пожаре.
– Вы никуда не пойдете, – сказал он.
– Пойду.
– Тогда вы полный безумец, – пробормотал он.
– А я выпорю тебя кнутом, если не исправишь свои манеры.
Сэм сверкнул глазами. Мы оба знали, что я был не в состоянии кого-либо выпороть. Но он не мог помешать мне делать то, что мне заблагорассудится, хоть и привлек Маргарет и Кэт себе в помощь. Я их победил. Особенно негодовала Маргарет. Я отослал ее на кухню, вполне правдоподобно изобразив гнев.
С Кэт было труднее. Она осталась в гостиной, когда другие разошлись.
– Куда вы собрались?
– Искать служанку госпожи Хэмпни. Табиту.
– Он вам идет, – сказала она.
Я уставился на нее, выбитый из колеи сменой темы:
– Что идет?
– Парик. Вы в нем выглядите старше.
Я отвернулся.
– Скрывает лицо, по крайней мере частично. Это главное.
– Скрывает. Можете не сомневаться на этот счет. – Я отпрянул назад, думая, что Кэт собирается надо мной посмеяться. Но лицо ее было серьезным, как у монашенки в Страстную пятницу. – Но вам не следует никуда ходить, – сказала она. – Вы еще не совсем поправились.
– Не вам судить, что мне следует делать.
Она пристально на меня посмотрела. Мой гнев сдулся, как свиной мочевой пузырь, когда его протыкают.
– Я хочу, чтобы вы пошли со мной, – сказал я. – Вы знаете, как она выглядит.
– Если меня поймают…
– Я понимаю. – Кэт не выходила из дому с тех пор, как вернулась со стороны погоста, вся в грязи и дурно пахнувшая, в пятницу вечером. – Они не могут следить все время. И днем они мало что могут сделать.
– Хотите от меня избавиться?
– Конечно же нет. Вам нельзя возвращаться на Генриетта-стрит. Они будут искать вас там. Можете оставаться здесь так долго, как нужно.
– А как долго?
– Что нам известно? – сказал я. – Совершено два убийства. В среду Пожарный суд будет рассматривать дело Драгон-Ярда. Осталось два дня. Что-то должно проясниться.
Мы знали еще кое-что: убийства и дело в Пожарном суде интересовали двух моих начальников, из чего можно было заключить, что каким-то образом они влияли на постоянную борьбу за власть в Уайтхолле.
– Но вы-то что можете сделать? Вы? – В ее голосе слышалось пренебрежение, хотя не думаю, что она хотела меня обидеть.
Я сказал:
– Я хочу выяснить, что случилось с моим отцом. На остальное мне наплевать.
Конечно, это была неправда. Мне было не наплевать на остальное. Я беспокоился за безопасность Кэт, поскольку сам подверг ее опасности. Меня заботила моя секретарская должность в Уайтхолле – я не хотел ее лишиться. И больше всего меня тревожило то, что пожар превратил меня в пугало, от вида которого скисает молоко и младенцы вопят в колыбельках, в ужасающее подобие человека, который не может показать свое лицо на людях.
Именно по этой причине мне нужно было выйти из дома сейчас. Иначе я никогда не отважусь снова вернуться в мир людей.
Мы взяли лодку на Савойской пристани. Особенно больно было покидать твердую землю и садиться в качающееся судно, что я сделал с помощью Кэт и одного из лодочников. Усложнил дело шквал ливня, который решил пролиться над рекой именно в этот момент, от чего дно лодки стало скользким, а наши плащи промокли до нитки в считаные минуты.
Мы съежились под навесом на корме, и лодочники отчалили. Вот уж не позавидуешь их работе. Правда, прилив шел на убыль, и мы плыли не только поперек реки, но и вверх по ней. Порывами дул западный ветер, и вода покрылась рябью. Временами я вскрикивал от боли, когда ударялся о борт лодки или о плечо Кэт.
Мы оба молчали. Смотрели на скопление барок и барж, шлюпок и легких лодчонок, подпрыгивающих на поверхности Темзы. Весла дергались, поднимались и опускались, как ножки насекомых. Было холодно для мая, особенно на воде, и я пожалел, что не надел зимний плащ. У меня замерзли руки, и я не мог их согреть. Штаны сзади становились все мокрее и мокрее и – увы! – вконец вымокли.
Медленно проплыла мимо нас хаотичная громада Уайтхолла, потом Вестминстерский дворец. Лодочники направили лодку к противоположному берегу, к Ламбету, к кирпичным зданиям дворца архиепископа и к башне церкви Святой Марии по соседству. К югу от них выросло поселение. За ним вдоль берега Темзы раскинулись сады и огороды с разбросанными среди них ветхими домами и другими постройками. Попадались также болота и пустыри. Местность производила впечатление запущенной и неухоженной.
Наша лодка направилась к пристани у дворца. Я наклонился и велел гребцу, хозяину лодки, следовать к причалу почти на милю южнее.
Ветер ударил в мой парик, волосы на левой стороне поднялись и обнажили лицо и, возможно, также то, что осталось от уха. Мужчина на миг изменился в лице. Мне показалось, на нем мелькнуло удивление, которое быстро сменилось отвращением. Потом вернулось прежнее выражение.
Вверх по течению от Вестминстера движение на реке было не таким оживленным. Лодочники гребли дальше. Я откинулся на спинку сиденья. Все молчали. Кэт качнуло в мою сторону, и на миг ее левая рука коснулась моей правой. Я знал, что придется привыкнуть к этому: видеть, как мое уродство отражается на лицах людей. Или, по крайней мере, воображать, что я вижу, и это было в некотором смысле еще хуже.
Днище лодки царапнуло о дно. Прилив еще не накрыл верхнюю часть береговой линии. Я заплатил чрезмерную цену, которую запросили лодочники, и сказал, что дожидаться нас не надо. Мне не хотелось видеть их снова. Кроме того, чем меньше они знали о нас и наших передвижениях, тем лучше.
Мостик из старых досок был перекинут через блестевший ил береговой линии к небольшому причалу, куда спускалась узкая лестница. Мостик был достаточно широк, чтобы идти рядом, и Кэт взяла меня под руку, как будто ей нужна была моя помощь, хотя, видит бог, все было наоборот.
На причале небольшая кучка людей наблюдала за нашим приближением. Может быть, из-за погоды, а может быть, из-за моего настроения Ламбет показался мне невероятно унылым и тоскливым. Кучка состояла из попрошаек, старьевщиков и тех, кто копается в обнажившемся иле в поисках устриц и других деликатесов. Их одежда была такого же цвета, как и берег. Наверху лестницы они расступились, давая нам пройти. Три попрошайки – женщина и двое детей, которые льнули к ее грязным юбкам, – протянули руки.
Попрошайки пошли за