Читать интересную книгу Военные разведчики XX века - Михаил Толочко

— Елочка, — сказал я как можно мягче, когда однажды мы сидели в Давосе, в парке на скамейке, и белки бегали вокруг, совали носы в наши карманы и лапками выгребали оттуда орехи (я начал говорить по-русски, потому что английский язык с его обязательным обращением на «вы» — более холодный). — Елочка, наша работа хорошо оплачивается, и мы становимся героями с чековой книжкой в кармане. Когда-то ночью, на Карловом мосту в Праге, ты говорила, что не хотела бы опуститься до этого.

Иоланта резко повернулась ко мне.

— Продолжай. Я слушаю внимательно.

— Надо встряхнуться и сделать еще один шаг вперед. Ведь мы играем с огнем, который пока не жжет, но может нас обжечь.

— А нужно?

Она машинально смахнула белок, и ее большие зеленые глаза наполнились ужасом.

— Нужно прыгнуть на пламя.

Я собрался с мыслями.

— Ты мне как-то сказала, что любя меня безмерно, хочешь взять от меня главное — мою душу, а свою душу передать мне. Этим ты давала понять, что каждый из нас имеет право на случайные связи.

— Я не говорила так просто и грубо.

— Возможно, Иола. Но мы именно так вели себя. Когда я привез тебя на консультацию в Берлин, ты была еле жива и после неудачной операции едва не умерла. Я вошел тогда в палату, а ты не могла даже повернуть голову на подушке, только повела в мою сторону глазами. Я почувствовал, что сейчас разревусь и, чтобы скрыть это, сделал вид, будто закашлялся, и полез в карман за платком. Вдруг вижу твою слабую улыбку — первую улыбку. И тут только заметил, что вместо платка вынул из кармана розовые трусики, которые накануне снял с хорошенькой девушки и впопыхах сунул в карман. И ты потом никогда не напоминала мне об этом.

— Да, — ответила серьезно жена. — Это было.

— И я платил тебе тем же. Выезжая к тебе сначала в Арозу, потом в Давос, я всегда звонил из Парижа: «Я еду!», чтобы дать тебе время найти в своем доме чужой галстук или носки.

— И ты их не находил.

— Спасибо. Ты права. Но время идет, борьба обостряется, она делается все более беспощадной. Война надвигается, Елочка.

Я сделал многозначительную паузу. Она молчала. Потом рассмеялась.

— Без них не обойдемся, Иола. Когда Герман, наш чудесный источник, провалился, и я был вынужден его «убрать», Москва приказала всей нашей группе — мне, Пепику и Эрике — выехать из страны. Я отправил их, но сам остался. У меня был паспорт надежный, как глыба гранита: он обеспечивал отступление. Я решил попробовать завербовать кого-нибудь из товарищей Германа по министерству.

Фрау оберштурмбанфюрер пригласила меня к обеду и добавила, что придет один из товарищей покойного мужа, очень приятный человек, хотя и большой пьяница. «На ловца и зверь бежит!» — обрадовался я и явился к обеду, представившись новому знакомому служащим иностранного банка, в котором покойный хранил свои деньги. «Теперь я охраняю интересы вдовы семьи умершего», — пояснил я.

Глядя на испитое лицо чиновника, я обдумывал, как ловчее подойти к нему. И вдруг он, оглянувшись по сторонам, встал, закрыл все двери и быстрым шепотом рассказал, что Герман совершил тяжелое должностное преступление. Есть сведения, что его смерть — не самоубийство, а убийство, и что сейчас в городе находится его сообщник, агент иностранной державы, который может быть убийцей покойного.

С хозяйкой сделалось сначала дурно, потом она вдруг стала рассказывать вещи, от которых я похолодел.

Она, не понимая того, выдала меня с головой — захлебываясь, сообщила, что в поведении вечно нетрезвого супруга было много странного, что он регулярно уезжал за границу и всегда увозил туда какие-то служебные документы в украденном казенном портфеле дипломатического курьера. Потом вдруг призналась, что сам он незаконно получил дипломатический паспорт и даже попросил министра иностранных дел подписать иностранный паспорт на имя какого-то аристократа, которого в действительности никогда не существовало.

— Фамилия? — рявкнул побагровевший чиновник.

И тут дама назвала фамилию из моего «бетонного» паспорта.

Он бросился к телефону, набрал номер, назвал эту фамилию и приказал:

— Объявите по всем границам розыск с немедленным задержанием! Весьма срочно!

Надо сказать, что приступы страха у меня всегда наступают тогда, когда действительная опасность уже миновала. Так случилось и теперь. Я довольно спокойно взял у чиновника из рук трубку и, улыбаясь, сказал:

— Думаю, что сумею вам раскрыть большее. У меня тоже давно появились подозрения и я вам изложу их. Эта фамилия — наверняка вымышленная, и вы такого человека не поймаете. Я предложу другой путь. Но это большой разговор. И очень скучный для нашей дамы. Предлагаю завтра встретиться в два часа в ресторане отеля «Адлон». Я сейчас закажу столик!

Я набрал номер и сделал заказ. Еле досидел за столом до конца обеда. Потом забрался в самый уголок Тиргартена — розарий имени какой-то королевы.

Задумался. «Все погибло… Я в западне… Надежды нет — я один».

Иоланта вспыхнула. Захлопала в ладоши.

— И вдруг появилась я! С другим паспортом в бюстгальтере! Для тебя, милый!

Я взял ее руку и прижал к губам.

— Ты тогда спасла мне жизнь.

Глядя на меня сияющими глазами, она махнула рукой:

— Да ну!.. Оставь, милый! Мы же товарищи!

— Да, — сказал я. — И как товарищ, спасенный тобой, я передаю тебе предложение Центра: врезайся в сечу глубже!

Иоланта побледнела. Широко открыла глаза.

— Ну?

— Ты должна выйти замуж. За пожилого итальянского полковника, шефа итальянской разведки против Гитлера. Он часто уезжает в Рим и Кельн, где проживает его родственница, жена тамошнего оберштурм-банфюрера, который завербован итальянцами. У полковника великолепная военная информация. Ты сделаешь оттиски ключей от сейфа и будешь впускать меня по часам. Я буду фотографировать всю добычу.

— А я?

— Что ты?

— А я должна выполнять роль его жены?

— Да.

Мы долго молчали. Когда пауза стала нестерпимой, я сказал:

— Но ведь ты же не молилась на мой портрет все эти годы работы в разведке. Какая разница…

Она тяжело подняла веки. Выражение глаз показалось мне странным.

— Ах вот что! Разница есть, и жаль, что ты ее не понял. Очень жаль.

— Иола, но…

— Постой. Вопрос: твои начальники — Борис Берман и оба наши генерала — отправили бы в чужую постель своих жен?

Я не ответил…

А ночью Иоланта вдруг разбудила меня. Открыл глаза, увидел, что свет в комнате зажжен, Иоланта торопливо одевается и, захлебываясь слезами, кричит мне:

— Не знаю, б… Мафальда Муссолини или нет, но ты хочешь сделать меня б…ю! Как ты посмел!..

— Елочка, успокойся. Возьми себя в руки! Пойми, что проституция — это тоже специальная необходимость и никто не упрекает…

Натягивая на себя платье, Иоланта долго путалась в складках, наконец, высунула голову и, глотая слезы, завизжала:

— Ты посылаешь меня… с каким-то полковником!

Она употребила очень грубое выражение.

Обтянула платье по фигуре, утерла рукавом слезы, схватила чемодан, выволокла его на середину комнаты, раскрыла шкаф и стала швырять в чемодан свои платья, громко всхлипывая. Вдруг остановилась, повернулась ко мне и крикнула по-английски:

— You are bastard, lousy of a bitch. (Подонок, грязный сукин сын (англ.).)

Упала перед чемоданом на колени и уткнулась лицом в груду мятой одежды.

Видя, что дело зашло слишком далеко, я решился на отчаянный шаг: сел на пол рядом, взял ее за плечи и как можно деликатнее, спокойнее рассказал о своей связи с Фьореллой Империали. Конечно, опустил конец той скверной истории. Он говорил против нас и против этой подлой работы и оказался бы для Иоланты желанным аргументом.

— Ты видишь, Елочка, что мы оба жертвы. Но жертвы добровольные. Мы взошли на костер во имя победы нашего дела.

По мере того, как я говорил, всхлипывания прекратились. Иоланта успокоилась, и я мысленно с облегчением вздохнул. И только хотел было сказать: «Ну вот, все устроилось», — и встать с колен, как Иоланта подняла лицо, и я замер: это было лицо слепой или ясновидящей; оно не выражало ничего, пустые широко раскрытые глаза смотрели поверх этого мира в мир иной.

Она спокойно поднялась. Сказала по-английски:

— Простите, пожалуйста. Отодвиньтесь немного. Спасибо.

И стала вешать платья обратно в шкаф: поднимает, встряхнет, снимет соринки, разгладит складочки и аккуратно одно за другим вешает на плечики.

Не оборачиваясь, спросила через плечо:

— Это было на мне в нашу первую брачную ночь?

— Да.

Молчание. Иоланта спокойно закрывает шкаф, раздевается, ложится в постель.

— Могу потушить лампу?

Мы лежим рядом с открытыми глазами. В темноте Иоланта говорит по-английски: