Конкистадоры добрались до последней площадки в одиночестве. Все сановники уже скрылись под сводами огромного зала, посередине которого стояло несколько столов, ломящихся от снеди. Между уже привычными фруктами, птицей, лепешками с разнообразной начинкой стояли несколько сосудов с ароматным дымящимся какао — вкусным и настолько дорогим напитком, что светлокожих посланцев богов им не потчевали, а вот послам Мотекусомы поднесли.
Одеты мешики были очень богато. Золото и драгоценные камни переливались на их одеждах. Волосы каждого, смазанные ароматным маслом, были скручены в тугой узел, украшенный чудесными розами разного размера. Видать, по старшинству. За каждым стулом стоял раб с роскошным опахалом из перьев диковинных птиц.
Касик тотонаков стоял перед столами как нашкодивший мальчонка, опустив голову и ссутулившись. На его загривке играли красные пятна, пот лился так, что на белых одеждах все отчетливей проступали темные подтеки. Один из послов, не вставая с места, как камни кидал в него тяжелые, отрывистые фразы.
Де Агильяр, пристроившись так, чтобы его слышали все капитаны, стал переводить:
— Мотекусома страшно разгневан тем, что тотонаки впустили нас в свои поселения. Они, конечно, поплатятся за это. К обычным даням и податям следует добавить двадцать юношей и столько же девушек для умилостивления их божества Уицилопочтли, оскорбленного изменой.
На верховного касика было больно смотреть. С каждым словом мешикского посла он становился все ниже, сжимался, как прохудившийся бурдюк, из которого тонкой струйкой уходит вода.
Кортес надел на голову марион, который до этого держал на сгибе руки, шагнул вперед и положил руку на плечо касика.
— Силой, данной мне богом и императором, я встаю на защиту этого государства и повелеваю взять под стражу послов гордеца Мотекусомы, возомнившего, что он равен богу.
Арбалетчики двинулись вперед и встали вокруг мешикских послов. Рабы с опахалами замерли, по рядам тотонаков прошла легкая рябь, но с места никто не двинулся. Над огромным залом повисла тишина.
— Связать! — распорядился Кортес, и несколько тотонаков тотчас бросились исполнять его приказание. — Отведите их туда, где вы содержите пленников. И глаз с них не спускать.
— Сдается мне, дон Рамон, что мы прямо сейчас объявили войну мешикскому королевству, — нервно хихикнул Альварадо, пихнув Ромку локтем в бок.
Глава двенадцатая
Ветерок, напоенный ароматом цветов, доносил с улиц звуки пира. Тотонаки радовались вновь обретенной свободе. Правда, радость их была не очень искренней. Касики скорее подбадривали и успокаивали себя, зато испанцы гуляли от души, на совесть и с огоньком.
Ромка повозился на соломенном топчане, отвернулся к стене, накинул на голову покрывало и попытался заснуть. Это веселье было ему в тягость. Он поворочался, стараясь устроиться так, чтоб солома не колола бока, покряхтел, повздыхал, сел на кровати и спустил на пол босые ноги.
— Муторно мне чего-то, — сказал Мирославу, лежащему прямо поперек прохода.
— Чего? — Воин поднял голову от сумки, приспособленной вместо подушки.
— Тутошних-то мы, конечно, того… Объегорили. Касика заставили грамоту подписать на верность Его Величеству, защитить посулили. Да разве обережешь его против такого ворога?
— Зато они теперь Кортесу верные союзники. Он теперь их единственная опора. Не за совесть будут помогать, а за страх.
На лестнице, ведущей к их двери, послышались торопливые шаги. Мирослав тенью скользнул в угол. В его руке блеснул нож.
В дверь негромко постучали. В комнату шагнул Берналь Диас, солдат, с которым Ромка вместе принимал боевое крещение на берегу реки Табаско.
— Сеньор де Вилья, — позвал он в темноту.
— Да, Берналь, — ответил Ромка, поднимаясь со скрипнувшей кровати. — Что случилось?
— Тревога. Тотонаки перепились и на радостях решили принести мешикских послов в жертву своему богу.
— Ну и что? Пусть приносят, — буркнул Ромка.
— Велено их отбить. Сбор у ворот через пять минут. — И солдат растворился в дверном проеме.
— Час от часу не легче, — пробурчал молодой человек, надевая кирасу.
Мирослав появился из мрака и стал молча перебирать свой арсенал. Сталь мелодично позвякивала о сталь.
— Не понимаю я все-таки, зачем их освобождать? Пусть бы новые союзники себе праздник устроили. За те страдания и унижения, которые мешики им чинили, стоит расквитаться, — говорил Ромка, спускаясь по лестнице.
— Думаю, наш капитан-генерал хочет ту карту по-другому разыграть.
— Это как?
— Если щенка любить, он вырастет добрым и ласковым псом, — непонятно к чему начал Мирослав. — Если бить, не кормить и с цепи не спускать, он станет злым и кусачим. А если то бить, то ласкать, получится ни то ни се. Пес не сможет ни любить, ни постоять за себя.
— И что это значит?
— Кортес может отпустить послов, вроде как воевать и не собирался. Мотекусома — правитель нерешительный. Он опять начнет гадать, слать на нас войска, нести подарки или обождать, пока мы, силой и отвагой равные богам, сами уберемся. Нерешительный правитель — смерть государству. А мы тем временем еще кого-нибудь в союзники завлечем, окрепнем.
Двор кипел и бурлил. Конкистадоры выбегали из своих комнат, на ходу застегивая ремешки шлемов. По знаку Кортеса всадники подхлестнули коней и гурьбой выехали за ворота. Следом, топоча сапогами, бежала пехота.
На круглой площади уже собралась толпа. Индейцы плотной стеной окружили пять высоких столбов, вставленных в специальные углубления. К четырем толстыми веревками, сделанными из пальмовых волокон, были прикручены мешикские послы. Из толпы то и дело вылетали глиняные горшки, камни и подгнившие фрукты. Ударяясь в обнаженные тела, они оставляли на них синие пятна и сладкие потеки. С разбитых лиц капала кровь. Пятого посла два дюжих индейца тащили к главному храму. Судя по одежде, замаранной засохшей кровью, это были жрецы.
Кортес направил коня им наперерез. Горячий скакун смог остановиться только в нескольких локтях от индейцев. С испугу забыв о пленнике, те кинулись наутек.
Повинуясь сигналу Диего де Ордаса, испанские стрелки подняли вверх аркебузы и поднесли фитили к запалам. Грохот сотряс городские стены, на толпу поползли клубы сизого дыма. Индейцы затрепетали. Опрокинулись жаровни, установленные по периметру площади. Прыснули по земле жадные огоньки. Занялись полы длинных одежд. Напуганные лошади заржали и поднялись на дыбы. Аркебузиры пальнули еще раз.
Через минуту на площади не осталось ни одного тотонака. Солдаты мигом подняли на ноги мешика, сильно потоптанного в давке, и отвязали остальных. Гордые посланцы великого Мотекусомы едва держались на ногах и выглядели плачевно. Кортес велел набросить на их истерзанные тела накидки и вести на квартиры.