выхватил нож и тут же ударил, метя Олафу в лицо. Казалось, увернуться от столь внезапной, подлой атаки возможности не представлялось. Но Чернобровый, благодаря звериной интуиции, помноженной на немыслимое везение, в самый последний момент изловчился-таки отклонить голову в сторону, потому лезвие тесака лишь добро пробороздило ему левую щёку, оставив на ней широкую рваную рану.
— Ах ты змеюка!.. — ошалело держась за окровавленную скулу, конунг инстинктивно откинулся, по инерции завалившись на спинку стула, а после, не удержав равновесие, неуклюже шлёпнулся на пол. — На помощь! Измена!.. — уже из-под стола истерично проверещал Олаф.
Тем часом в царящем в трапезной шуме битвы практически никто своего властителя не услышал; вся дружина Чернобрового не видела произошедшего за их спинами предательства, ибо усиленно пыталась скопом снести с ног неуступчивого русича. За своего конунга полезли умирать лишь трое его ближайших сподвижников-охранников, восседавших рядом. Но силы оказались слишком нервны, ибо Торстейну на подмогу вовремя подоспела его ватага воинов, споро разделав телохранителей Олафа на мясные составляющие для кулебяки. Однако подобное геройство верных обережников не стало напрасным; под шумок упавший на пол правитель успел прошмыгнуть под столом в сторону своих бойцов, непостижимым образом, аки шустрая мышь, проскользнув между ног людей пришлого ярла. Поспешно вскочив, Чернобровый принялся расталкивать спины мельтешащих напротив норманнов, истошно и требовательно при этом вопя, чтобы те развернулись назад. Вместе с этим сам Олаф начал торопливо пролазить вперёд, в центр бурлящей толпы, ибо не без основания считал, что там ему нынче будет безопаснее. Хотя бы на время.
Тем временем раздосадованный Торстейн, так и не понявший, как он сейчас умудрился упустить конунга, глухо отдал приказ:
— В бой! Убить всех меринов!
Пятьдесят «лисов», только и ждавших соответствующей команды своего ярла, тут же ринулись на воинов правителя Хеддинберга, неожиданно для последних ударив им в хребтины. Подленькое нападение вышло сколь внезапным, столь и сокрушающим. Оставшиеся четыре десятка людей Олафа явно не ожидали такого подвоха; и так порядком измотанные в лютой сече с непобедимым русом, «конеголовые» принялись справно складываться рядками под мощной атакой ватажников Торстейна. С одной стороны Трёхпалый со своим хирдом, с другой — Ратибор, быстро смекнувший, что происходит, и наконец-то помчавшийся напролом, в самую гущу растерявшегося ворога, по большей части так и не осознавшего, как их в родном доме ухитрились зажать между двух, столь могучих колотушек.
Между тем мясорубка случилась знатная; гвалт стоял дикий. В ранее казавшемся просторным, а нонче вмиг ставшем тесном помещении кости трещали да телеса складывались вполне себе добренько; плотнячок выдался залихватский. Пощады не будет; соответственно, как и выживших «по ту сторону калитки», это превосходно понимали обе противоборствующие стороны. Потому и рубились столь яростно норманны до последней капли крови, борясь в первую очередь за свою жизнь; все остальные проблемы отошли на второй план.
Ратибор тем часом, заприметив в ораве неприятелей знакомое рыло, принялся неистово пробиваться к Олафу навстречу. Игнорируя при этом попадавшихся ему на пути варягов с изображением лиса на груди, несомненно, не зря так ярко намалёванным. Очевидно, специально для русича. Надо заметить, что воины ярла Торстейна также старательно избегали встречи с рыжегривым берсерком. И даже если случалось им в пылу сражения ненароком скрестить клинки, то оные тут же разводились.
— Враг моего врага мне не враг, — лишь походя буркнул Ратибор в ходе одной из таких мимолётных встреч, затем оказавшийся-таки лицом к лицу с потрясённым конунгом. Тот рубился двумя одноручными палашами отчаянно, как мог, потным копчиком ощущая, что чертоги одноглазого Одина всё ближе и ближе; так прекрасно начинавшийся денёк к полудню явно не задался. Ведь дружина Трёхпалого, бывшая значительно посвежее да потрезвее, сполна воспользовалась своим тактическим преимуществом; удар в тыл ватаге конунга выдался убийственной мощи; воины с рисунком головы коня на туниках споро оседали один за другим.
— Время расплаты пришло!.. — между тем выдохнул Ратибор в посеревшую от страха моську Олафа. Сталь звонко трезвонькнула о сталь; Чернобровый не без труда двумя мечами смог парировать выпад могучего исполина, тут же в свою очередь нанося ответный удар, который таки достал потерявшего осторожность рыжегривого витязя, довольно неприятно чиркнув тому по бедру. Впрочем, на этом успехи конунга закончились, ибо в следующей атаке Ратибор глубоко всадил булат в грудную клетку давнего врага; страшно захрипев, тот, брызжа кровавой слюной, в бессильной злобе уставился на удовлетворённо оскалившегося русича, принявшегося ещё глубже, уже не спеша насаживать Чернобрового на лезвие клинка. С каждым подобным усилием Ярик всё больше и больше вылезал у противника промеж лопаток. Глаза Олафа, поначалу чуть было не выскочившие из орбит, налились кровью и помутнели; руки безвольно опустились, выпуская мечи; душа правителя Хеддинберга явно бойко засобиралась отчалить из бренной оболочки в Вальхаллу.
Тем часом битва близилась к своему логическому завершению; неожиданное вмешательство ярла Торстейна и его дружины предрешило исход боя. Оставшиеся стоять на ногах люди Олафа отчаянно отбивались, пытаясь просто выжить; но несмотря на все потуги, их количество стремительно сокращалось. В конце концов воины Чернобрового пали все, до последнего бойца. Устланный их телесами земляной пол трапезной был весь липкий и скользкий от обильно пролитой крови; бражный зал напоминал собой скотобойню, на коей только что забили под сотню голов. Ватага Трёхпалого победно вскинула вверх окровавленные клинки и ликующе взревела; задуманное убийство владыки Хеддинберга бесспорно удалось.
Между тем, в наступившем после битвы в трапезной некотором затишье, за стенами продолговатой хибарки стали слышны вовсю раздававшиеся там яростная ругань, характерный для сечи лязг металла о металл, боевые выкрики, истеричные визги, надрывный плач, приглушённые причитания да горестные вопли; похоже, в самом поселении также было весело. Очевидно, Хеддинберг подвергся нападению извне.
Тем временем в запертую дверь пиршественного дома требовательно, с силой постучали несколько раз чем-то тяжёлым; по всей видимости, то ль обухом топора, то ль эфесом меча.
— Немедля отворяйте! — проревел нетерпеливый властный рык с той стороны. — Иначе, клянусь усами Одина, спалим сейчас дотла эту халупу!
Ратибор не спеша подошёл к входу в дом и скинул засов, который сам же перед боем и навесил. Последовавший затем лёгкий пинок в дверь помог оной со скрипом открыться.
— Как успехи? — с ходу буркнул высокий, крепкий, лет пятидесяти на вид дан с окровавленной секирой наперевес, тут же возникший на пороге. За ним маячило ещё с дюжину воинов. На туниках каждого из них был изображён буревестник.
— Всё нормально, Вальгард, — проворчал в ответ дюжий русич, пропуская