В общем, было решено оставаться на месте. Это стало весомой причиной наших удач, как вы увидите в соответствующем месте.
Решив так, мы сразу же поставили наших негров на постройку хижин, и они очень ловко управились с этим. Только мы переменили первоначально намеченное место, полагая – и так оно и оказалось! – что река может залить его при внезапном дожде. Лагерь наш был подобен небольшому городку, посреди которого стояли хижины. В середине их была одна, в которую выходили все наши отдельные жилища, так что единственный путь для каждого в свое помещение вел через общий шатер. В нем мы вместе ели и пили, собирались и держали совет. Плотники понаделали столов, скамей и табуретов, сколько могло нам понадобиться.
Очаги нам не требовались, было достаточно жарко и без огня. Но мы были вынуждены по другой причине поддерживать каждую ночь огонь. Хотя во всех отношениях место было приятное и удобное, здесь непрошеные хищные звери тревожили нас, пожалуй, даже больше, чем в пустыне. Так как олени и прочие травоядные животные сходились сюда для прокорма, то львы, тигры и леопарды посещали эти места ради добычи.
Мы, обнаружив это, поначалу так встревожились, что подумывали даже о перемене места, но после долгих споров решили укрепиться, чтобы быть в полной безопасности. Этим занялись наши плотники. Сначала они огородили лагерь длинными шестами, ибо дерева было у нас достаточно. Шесты эти были воткнуты друг возле друга не в правильном порядке, как изгородь, а вразнобой. Их было великое множество, и в толщину они составляли около двух ярдов, причем одни были выше, другие ниже, но все заостренные на верхушке и стояли в футе друг от друга. Прыгни через них какая-нибудь тварь, она повисла бы на двадцати или тридцати кольях, разве только перемахнула бы через них, но это было очень трудно.
Вход был утыкан еще бóльшими шестами, расположенными так, что они образовали три или четыре крутых поворота, по которым не могло пройти ни одно четвероногое размером больше собаки. Чтобы дикая стая не напала на нас, не потревожила наш сон и нам не пришлось тратить боевое снаряжение, которое мы берегли, каждую ночь мы поддерживали перед входом в изгородь большой костер. А для двух часовых, находившихся против костра, на входе была сделана хижина, укрывавшая их от дождя.
Для поддержания огня мы нарубили огромное количество дров и сложили их грудой для просушки. Из зеленых ветвей мы сделали вторую крышу для хижины – она была такой высокой и плотной, что впитывала в себя весь дождь, и мы оставались в сухости.
Едва мы управились с этой работой, как пошли такие яростные и непрерывные дожди, что у нас почти не было возможности ходить на охоту. Понятно, нашим неграм, не носившим одежды, дожди были нипочем. Но для нас, европейцев, нет ничего более опасного в этом жарком климате.
В этом положении пребывали мы четыре месяца, то есть от середины июня до середины октября. Ибо хотя дожди прошли, по крайней мере к равноденствию главная их ярость утихла, мы все же решили, так как солнце было над нашими головами, несколько подождать, пока оно хоть немного отойдет к югу.
Во время этой стоянки у нас было много приключений с хищниками. Не поддерживай мы постоянно огонь, неизвестно, спас бы нас забор, хотя мы и укрепили его впоследствии двенадцатью или четырнадцатью рядами шестов, если не более. Тревожили хищники нас всегда по ночам: иногда они являлись в таких количествах, что казалось, будто все львы, тигры, леопарды и волки Африки собрались напасть на нас. Наутро после одной светлой лунной ночи часовой сообщил, что мимо нашего маленького лагеря прошло, как он был твердо уверен, до десяти тысяч различного рода хищников. Завидев огонь, они отступили, но, проходя мимо, выли, ревели и издавали всевозможные звуки.
Эта музыка ни в коей степени не была приятна – она подчас была настолько нестерпимой, что не давала нам спать. Частенько часовые приглашали всех бодрствующих выйти наружу и поглядеть, что происходит, а однажды в ветреную бурную ночь, сменившую дождливый день, вызвали всех. Тогда к лагерю сбежалось такое количество этих чертовых созданий, что часовые решили, будто они собираются напасть на нас. Звери не подходили к той стороне, где был огонь, однако мы, хоть и считали себя в безопасности, все же взялись за оружие. Светила почти полная луна, но небо было усеяно летучими облаками, и ужас ночи довершала какая-то странная буря. Оглянувшись, я увидел внутри наших укреплений метавшегося зверя, который, кроме задних лап, был уже внутри. Он, как оказалось, сделал прыжок и перелетел через изгородь, но напоролся на крайний кол, который был выше остальных. Всей своей тяжестью зверь повис на шесте – острие кола вошло ему в заднюю лапу с внутренней стороны. Так он и висел, ревя и грызя дерево от ярости. Я выхватил копье у стоявшего рядом негра, подбежал к зверю и, нанеся три-четыре удара, прикончил его – я не хотел стрелять, так как задумал дать залп по остальным хищникам, которые, я видел, толпились снаружи, точно стадо буйволов, которых гонят на ярмарку. Я позвал наших, и без долгих размышлений мы дали по животным общий залп, причем большинство мушкетов было заряжено двумя-тремя жеребейками или пулями сразу. Среди зверей произошла ужасная суматоха, и они бросились врассыпную. Лишь некоторые отходили важно и торжественно, вероятно, меньше напуганные шумом и огнем. Мы разглядели нескольких, валявшихся, очевидно, в предсмертных корчах на земле, но не посмели выйти наружу, чтобы посмотреть на них.
Хотя хищники и бежали, мы всю ночь слышали ужасающий рев – это, должно быть, кричали раненые. Лишь только рассвело, мы вышли поглядеть на следы ночного побоища. Зрелище было странное. Насмерть убиты были три тигра и два волка, не считая того хищника, которого я убил в изгороди и который оказался чем-то средним между тигром и леопардом. Кроме того, в живых остался старый лев, у которого были перебиты передние лапы, – он не мог убраться прочь, всю ночь бился и был едва жив. Мы решили, что спать нам мешал громким ревом именно он. Наш лекарь взглянул на льва и улыбнулся.
– Будь я уверен, – сказал он, – что этот лев окажется так же милостив ко мне, как один из предков его величества к римскому рабу Андроклу[53], то непременно вложил бы в лубки обе его лапы и вылечил бы его.
Историю Андрокла я не слыхал, и он тут же подробно пересказал ее. Мы же указали лекарю, что единственный способ узнать, как поступит лев, – это вылечить его и положиться на его благородство. Но лекарь в подобное поведение не верил и, чтобы избавить льва от мук, выстрелил ему в голову. С той поры мы иногда называли нашего лекаря цареубийцей.