по примеру своих повелителей разошлись по спальням и попытались заснуть после неожиданных потрясений бурного дня. Однако ночью 6 октября разбуженная подстрекателями чернь взломала ворота и пошла на приступ дворца с криками:
— Смерть Австриячке! Смерть королеве! Мы требуем сердце королевы, зажарим ее печенку и наделаем кокард из ее кишок!
Два лейб-гвардейца были убиты, а третий тяжело ранен. Королева, босиком и в наспех наброшенной поверх сорочки юбке, едва спаслась бегством в покои короля. Монаршим супругам пришлось согласиться на переезд в Париж. Король, королева, их дети, чета графов Прованских и Мадам Элизабет были вынуждены поместиться в одной карете, что причинило им большие неудобства, поскольку поездка длилась более шести часов. Путешествие протекало под крики ликующей толпы, обезумевшей от безнаказанности:
— Нам больше не нужен хлеб, мы заполучили пекаря, его жену и пекаренка! — торжествующая чернь несла на пиках головы двух погибших гвардейцев.
Все прочие придворные разместились в следующих за ними экипажах, в одном из них находился фон Ферзен. По сведениям мадам Кампан, в ночь с 5 на 6 октября он находился у королевы. Вот как описывал Аксель эту путешествие отцу:
«Господь, убереги меня от того, чтобы еще раз увидеть столь удручающее зрелище, как события этих двух суток».
Прибыв в Париж, фон Ферзен тотчас же направился во дворец Тюильри, где уже находились несколько министров, среди них граф де Сен-При, министр королевского двора, заявивший ему:
— Удалитесь, сударь. Ваши связи с королевой известны, одним только своим присутствием вы можете навлечь на нее опасность.
В 1798 году в годовщину этого дня Аксель записал в своем дневнике:
«Я отчетливо вспоминаю сей день, и все наши страхи в Версале из-за несостоявшегося отъезда, тогда все бы спаслись».
Жизнь в Париже
Венценосная чета с чадами и домочадцами разместилась во дворце Тюильри, правда, с некоторым трудом, ибо общее число обитателей составляло теперь около 700 человек. Королевская семья не проживала там более ста двадцати лет и раздала помещения различным придворным, превратившим их в удобные квартиры. В конце концов, все устроилось, из Версальского дворца привезли две тысячи повозок всякого добра и в Тюильри создали некоторое подобие двора с основными элементами придворного ритуала, подъемом и отходом ко сну, ежедневной церковной службой. Правда, никаких балов, концертов, праздников. Только гофмейстерина, возвратившаяся ко двору после лечения за границей принцесса Мари-Терез де Ламбаль, в соответствии со своими обязанностями устраивала несколько приемов, на которые сбегался весь Париж. Там бок о бок толклись как влиятельные особы прошлых лет, так и личности, рассчитывавшие выловить золотую рыбку в бурных водах современной смуты.
Принцесса де Ламбаль строго следовала своей преданности королевской чете, пожертвовав на монетный двор для поддержки финансов государства личное столовое серебро на 72 тысячи ливров, точно так же поступил ее свекор, герцог де Пантьевр, сдавший намного больше посуды из этого благородного металла. При этом Мари-Терез отреклась от родственных связей с герцогом Орлеанским, который полностью поддался новым идеям и финансировал издание самых гнусных памфлетов против королевской четы, включавших нелицеприятную характеристику отношений самой принцессы с Марией-Антуанеттой. Причем редактирование этих опусов, как считают историки, было поручено не более и не менее как признанному классику французской литературы Шодерло де Лакло, обессмертившему свое имя описанием истории любви Манон Леско и кавалера де Грие.
Положение Марии-Антуанетты осложнялось тем, что она потеряла поддержку королевской семьи. Сестра короля, Мадам Элизабет, пожелала остаться в девицах, якобы для того, чтобы пребывать во Франции, «у подножия трона своего брата». На самом деле она твердо решила выйти замуж исключительно за какого-нибудь короля, но принцесс на выданье в Европе было хоть пруд пруди, а холостых наследных принцев совсем мало. В результате старая дева излила всю нерастраченную любовь на своих братьев. Поначалу она сдружилась с Марией-Антуанеттой, но, когда репутация невестки начала натуральным образом рушиться, сочла ее причиной всех бед брата и возненавидела.
Мадам Элизабет исповедовала самый ярый консерватизм и почтила своей привязанностью графа д’Артуа, считая именно его истинным предводителем крестового похода против всякого рода антимонархических ересей. Все свои пламенные взгляды и проекты она излагала в переписке с братом, сбежавшим к тестю в Турин, и поддерживала в Париже связи с его агентами, замышлявшими самые разрушительные планы. Отношения обитателей Тюильри с четой графов Прованских, проживавших в Люксембургском дворце, вообще ограничивались их формальным присутствием на традиционных семейных ужинах. Сам граф обзавелся любовницей, графиней де Бальби, бывшей фрейлиной и фавориткой его жены. Преданная им супруга с горя вступила в греховную связь со своей лектрисой Маргерит Гурбийон.
Положение Марии-Антуанетты было таково, что единственным человеком, на которого она могла рассчитывать, был фон Ферзен. Чем более одинокой становилась королева, тем сильнее он осознавал необходимость оставаться поблизости от нее. Он писал своей сестре:
«Наконец 24 [ноября] я провел с ней целый день, первый, судите о моей радости, только вы сможете прочувствовать ее».
Королевская чета поначалу упорно не появлялась на публике, подчеркивая тяжесть перенесенных ими страданий, тогда как Учредительное собрание старалось показать, что они совершенно свободны передвигаться по Парижу. На период с 11 июня по 30 октября им разрешили выехать в замок Сен-Клу, где они могли беспрепятственно наслаждаться сельскими пейзажами. Королю позволили охотиться на дичь, королеве — совершать прогулки верхом, им оставили шталмейстеров и пажей.
Правда, во время передвижений по окрестностям их постоянно сопровождали приставленные де Лафайетом, главой Национальной гвардии, адъютанты. Впрочем, они довольно снисходительно относились к своим подопечным, играли с дофином и его товарищем-ровесником, сыном маркиза д’Осмона. В долгие летние дни королевская семья после обеда выходила на длительные прогулки, возвращаясь в замок около девяти вечера. Фон Ферзен, который проживал неподалеку в доме графа Эстергази, свободно приезжал верхом на лошади в сумерках и выезжал из парка поздно ночью. Некий стражник, заметив его в три часа утра, сообщил об этом графу де Сен-При, осторожно намекнувшему королеве, что не мешало бы соблюдать осторожность. На что королева презрительно промолвила: