— …чтобы еще раз загнать их в пропасть.
Марсен укоризненно взглянул на меня:
— Чтобы исправить ошибку. Чтобы прийти к ним открыто и открыто выполнять свою миссию.
— Ваша миссия — сидеть здесь и больше не высовываться.
— То есть как это? — не понял Марсен.
— А так. Неужели не понятно, что на ваш Первый мир нашелся некий Сверхпервый, который, видя, куда вы катитесь, увлекая за собой других, просто-напросто поставил вас в угол, как безмозглых детей, которые вздумали играть с оружием.
Марсен в замешательстве вскочил, потом снова опустился на песок. Он посмотрел вверх, словно искал там поддержки.
— Говоришь, поставили в угол… — начал он задумчиво.
— Погоди-ка, Марсен, когда, ты говоришь, все это происходило?
— Десятки тысяч лет назад.
— Но в Дерзком мире есть следы человечества возрастом в миллионы лет, а столь же древних следов развитой цивилизации нет. Вся известная цивилизация развилась в весьма обозримом периоде.
— Тот, кто нас поставил в угол, просто умел хорошо уничтожать следы, — пробормотал он. — Но тогда нас еще и очень сильно и больно выпороли. Так, что повреждения оказались смертельными.
— Что ты имеешь в виду?
— Нас было много миллиардов. Теперь нас два миллиона. Мы не смогли ни воспрепятствовать стремительному уменьшению населения, ни добиться затем его увеличения. Все те же катастрофы, болезни, страшные инфекционные эпидемии, демографические осложнения. Кто же сделал нас умирающими и беспомощными и отрезал от иных миров?
— Кто-то, кто считает, что его священная миссия — контролировать вас, неразумных. Расшалились не в меру — получили по заслугам.
— Значит, пока мы не прекратим попытки выйти за пределы Первого мира с прежними намерениями…
— …Сверхпервый мир не позволит вам выйти из угла и играть с остальными.
— Не позволит нам возродиться, — серьезно констатировал Марсен.
— Для телохранителя ты непростительно умен.
— Мы вообще умная раса, ведь мы не имеем аналогов, — уже невесело улыбнулся Марсен.
— Да, но имеете из-за этого верный шанс на полное вымирание. Похоже, мироздание не терпит долго таких людей, как ты и я. Никто не должен достигать пика своих возможностей, наверное, это слишком опасный барьер. Скорее всего, любая чрезмерность не имеет права на существование. Другое дело, когда в мире есть несколько личностей с цельными сознаниями, и они знают не только цену себе, но и свое место. Но огромная реальность, населенная людьми с возможностями, равными их запросам — в этом-то и кроется подвох.
— Ты хочешь сказать, что лучше, когда возможности не дотягивают до запросов? — уточнил Марсен.
— Я хочу сказать, что в этом случае меньше шансов пуститься вразнос.
— Кажется, наш разговор совершенно бесполезен. Такие речи иногда ведутся у нас тайно между близкими друзьями, но совершенно бесполезно предавать все это огласке, — заметил Марсен, правда, в нем уже не было видно ни тени беспокойства.
— Да с чего ты взял, что я собираюсь устраивать митинги по этому поводу. Я рассказала тебе все, что думаю. Но я не собираюсь публично делать выводы.
Марсен встал, размял ноги и заметил, оглядываясь:
— А почему мы сидим именно здесь?
— Потому что я этого хочу, — отрезала я.
Он пристально на меня посмотрел и все-таки не удержался:
— Что ты думаешь делать здесь?
— А что должна здесь делать Рэста?
— Знаешь что? — Марсен поковырял песок носком сапога и все же продолжил: — Я буду исправно нести свою службу и буду приветствовать тебя на людях так, как предписывает закон вести себя с могущественными иерархами. Но ты не Рэста. Ты никогда ею не была, и никогда не будешь. Ты пришла откуда-то издалека и разобрала наш мир по косточкам. Ты смотришь и будешь смотреть на него со стороны. А я здесь живу. Поэтому знаю, что ты, в сущности, права. Но ты чужая, если бы все знали, насколько ты чужая, у тебя было бы куда больше врагов, чем сейчас, когда все тебя считают сестрой иерарха…
— Извини, — я перебила его. — Ты что, обиделся?
— В какой-то степени. Но я не о том. Ведь я же сказал, что ты права. Я хочу, чтобы ты сделала выводы и сказала мне, что ты собираешься делать. Не как Рэста, а как та, другая.
— Другую зовут Екатерина.
— Прекрасно, — улыбнулся Марсен.
— Я ничего не собираюсь делать. Ни пытаться сделать тут у вас переворот, ни распространять свои идеи. Потому что познание проблемы — это одно, а решать ее все равно будут те, кто имеет на это право и силы. А у меня есть право и силы совсем для другого…
Произнося эти слова, я снова почувствовала, как меня неумолимо повлек вниз очередной поток. Я заставила себя не смотреть на неведомую пещеру. Я была довольна уже тем, что не придется больше ломать голову над вопросом: пытаться ли мне спасти свой мир от вторжения, или решать свои мелкие личные проблемы. Кесарю — кесарево… Мне — мое. К черту иерархии и миры с их заморочками. Тем более, что над ними есть надсмотрщики и покруче меня. Но я могу теперь делать несколько забавных вещей, которые не могут делать остальные. Так пусть же мои желания определят для меня мое место. А мое место — в Петербурге… Есть такой городок в Дерзком мире…
— А ну-ка, Марсен, ты научишь меня управлять этой штуковиной? — я показала на вертолет.
— Да, Рэста, — он поклонился, а потом хитренько взглянул на меня. — Конечно, Екатерина. Пойдем…
Он подал мне руку и потащил по разъезжающемуся песку на верхушку обрыва.
Глава 13
— Ты еще кому-нибудь говорила это? — Виллен встал и подошел к окну.
— Говорила.
Он резко обернулся, посмотрел на меня, как на чокнутую. — Марсену, — добавила я.
— Только?
— Только.
— Это правда?
— Правда. За кого ты боишься? За себя или за меня?
Виллен не ответил. Здесь, в небольшом лесном поместье, он и то не чувствовал себя в полной безопасности. И поэтому прежде, чем отвечать на мои самые безобидные вопросы, он долго и напряженно обдумывал слова. И если поначалу я считала, что его неторопливость, точность формулировок — просто черта характера, после нескольких недель общения стало ясно: Виллен существует в абсолютно невыносимой для него обстановке и вынужден взвешивать каждое слово.
Доверял ли он вообще кому-нибудь? Я удивилась бы, если бы такой человек обнаружился. Марсен не в счет. Доверие к телохранителю сродни доверию к любому человеку, хорошо делающему свою работу. Это все равно, что доверять хирургу, умеющему хорошо вырезать аппендицит. Друзей же у Виллена не было, да и не могло быть.
Виллен еще неделю назад перевел меня из иерархии за многие километры в центр нескончаемого лесного массива в милый домик, окруженный несколькими озерами и полянами. Перевел без всяких комментариев и объяснений. Здесь было красиво, глухо и очень тоскливо. В причудливом двухэтажном доме находились около десяти человек прислуги, мужчин и женщин. Все относились ко мне, как и к Виллену, с трепетом и почтением. Стоило только кому-нибудь из них поймать мой взгляд, как человек тут же принимался вытанцовывать ритуальное приветствие. Сначала это меня немного пугало, потом стало смешить. А в конце концов опротивело. Меня раздражали безмолвные фигуры, бесшумно передвигающиеся по дому и постоянно кланяющиеся. Мне было бы совсем невыносимо, если бы не Марсен. Он постоянно находился где-нибудь поблизости, но ни на какие существенные вопросы не отвечал, ссылаясь на то, что Виллен мне сам все расскажет. Зато по нему, как по чуткому индикатору, можно было понять многое. Едва заметно, но довольно четко он реагировал на слова и действия окружающих, давая мне понять, как нужно относиться к тому или иному факту, как повести себя в той или иной ситуации.
Обстановка в доме была какой-то слишком ненатуральной, неестественной. Все обитатели лесного дома, включая и меня, постоянно находились в напряжении, несмотря на то, что источники этого напряжения были совершенно различными.