— А ты стал разговорчив, — я повернулась к нему. Ветер ерошил короткий ежик его волос, Марсен щурился от яркого солнца и ветра, я никак не могла разглядеть цвет его глаз. Мне не хотелось загадывать, но я с ужасом подумала, что если они зеленые, и, следовательно, Марсен — аналог Олега, то я просто сойду с ума.
— Я не разговорчив, — ответил Марсен. — С теми, с кем мне нужно общаться, я предпочитаю не разговаривать. Мы беседуем мысленно.
— Значит, у тебя нет аналогов? — с надеждой спросила я.
— Если бы они у меня были, я сидел бы в такой же грязной камере, из которой тебе удалось выбраться, — усмехнулся он. Улыбка у него оказалась приятной. — Сидел бы и ждал преображения до самой смерти. Либо своей, либо чужой… Ты не передумала лететь?
— Лететь? — я огляделась. На площадке стоял некий, очевидно летательный, агрегат. Имея очень простые формы и никакой внешней атрибутики, кроме блестящей кошки на боку, он напоминал скорее автомобиль, и только два винта, закрепленные особым образом, придавали ему сходство с привычным мне вертолетом. — Что ж, давай летать. Мне нужно кое о чем тебя расспросить. Только при разговоре я хотела бы слышать человеческий голос.
— Да, Рэста, — Марсен изобразил официальный поклон.
Когда вертолет взмыл вверх, открылся такой чудный вид, что мне стало почти до слез жаль несчастную Рэсту, которую заточили на столько лет в душной, холодной комнате, вместо того, чтобы позволить наслаждаться такой прелестной жизнью. Я готова была увидеть что угодно, ничто не удивило бы меня за стенами официальных мрачных коридоров иерархии — ни ледники, ни пустыня, ни океан. Но Первый мир был прекрасен. Издали здание иерархии выглядело величаво и гармонично, его изломанные линии хорошо вписывались в необъятный ландшафт. Зеленые леса начинались совсем рядом, и конца и края им было не видно. На открытых пространствах внизу можно было разглядеть лесные реки и озера с водопадами, шелковистые зеленые поляны. Кое-где виднелись непривычной формы аппараты, похожие на тот, что я видела тогда давно в момент контакта с Дарриной.
Я оторвалась от красот и взглянула на Марсена. Он почти не смотрел на приборы, уверенно вел машину, лицо его перестало быть угрюмым. Может быть, мне всего лишь так показалось от того, что мы были уже вне сковывающих условностей, но Марсен выглядел совсем обычно, задумчиво молчал, и его взгляд расслабленно скользил по шевелящейся волнами поверхности, состоящей из верхушек многочисленных, высоких и красивых деревьев.
Присутствие Марсена вселяло в меня не столько уверенность в собственной безопасности, сколько надежду на то, что общение с ним позволит мне разобраться в моих проблемах. Марсен был подневольным человеком, близким к высоким кругам. Такие много знают, и даже если молчат, информацию из них можно вытянуть исподволь. Я, конечно, не ожидала, что мне удастся склонить Марсена на свою сторону и использовать его, как прикрытие. Если бы с Марсеном можно было провернуть подобный финт, он не был бы в числе лучших телохранителей верховного иерарха. И уж конечно, его не приставили бы ко мне. Уйти от опеки такого, как Марсен, будет очень даже непросто. И вряд ли у меня будет время, чтобы сделать тщательную проработку своих действий. Я чувствовала, что придется воспользоваться хитростью и случаем.
В то же время, я остро нуждалась в том, чтобы кто-нибудь меня хорошенько одернул. Я чувствовала, что меня неудержимо «несет». Возникающие сомнения в себе я сразу целенаправленно давила еще на стадии ощущений. Но мне казалось, что если я начну, как обычный нормальный человек, взвешивать «за» и «против», оценивать степень риска, анализировать собственные мотивы на правомерность, то наверняка навсегда завязну в этом божественном месте.
Но не всегда можно позволить себе воспользоваться здравым смыслом. Ведь здравый смысл, как бы ни хотелось опереться на него, оказавшись перед выбором, такая же противоречивая категория, как и любая другая. Я знала, что здравые размышления мне сейчас противопоказаны, иначе я буду смята и не смогу поднять головы. Да, конечно, умный человек не станет пытаться изменить то, что не в его власти. Возможно, то, что я делаю сейчас — всего лишь моя иллюзия, а на самом деле я ни на что не способна… Вот именно, стоит только начать думать, как начинаешь понимать, что думать вредно.
— Ты тоскуешь? — голос Марсена вывел меня из раздумий и немного встряхнул.
— Что, это заметно?
— Конечно, заметно, еще как. Ты сильно тоскуешь. Я очень не завидую твоему положению. Я ведь знаю, что значит преображение для таких, как ты, — ответил он.
— Для каких это «таких»?
— Для совершенно беспомощных.
— Ты считаешь, Рэста беспомощна? Даже сейчас?
— Даже сейчас. Но я чувствую, что та, другая жизнь, что осталась в твоей памяти, заставляет тебя подчиняться себе.
— А ты психолог. Я думала, ты просто телохранитель, а ты психолог.
— Хобби, — улыбнулся он. — К тому же психологии нас обучают всех и с детства.
— Зачем?
— Чтобы помогали сами себе и не позволяли другим подминать себя.
Вертолет снизился и пошел прямо над верхушками деревьев. Слева блеснула узкая лесная речушка, бурно текущая в разломе плиты. Я смотрела вниз на белые бурунчики пены, на солнечные блики и вдруг почувствовала сильный озноб. Пот прошиб меня и дыхание сбилось. Странные симптомы прошли, но удивительное ощущение какого-то непрошенного вторжения в меня не проходило. Это было чем-то похоже на преддверие контакта, и в то же время что-то совершенно новое. Меня словно кто-то беззвучно приглашал вниз.
— Что-нибудь не так? — спросил Марсен.
— Что это была за речка внизу?
— Одна из множества. У них нет названия. В долине Вебстера слишком много всякой всячины, чтобы каждая имела имя.
— Расскажи мне, кто такой Вебстер.
— Он жил три столетия назад. Твой род ведет начало от него. Именно он предположил, что двери откроет человек либо извне, либо отсюда, при условии, что здесь будет его последний аналог, человек, имеющий память о прочих реальностях. Он прорвется отсюда в один из прошлых своих миров, а уже оттуда во все остальные. Мы, живущие здесь, в основном все ни на что не способны.
— Вы создали себе премилую жизнь, разве вы так уж ни на что и не способны?
— Нас два миллиона, у нас есть все, но уже многие и многие поколения не в состоянии выполнять главное свое предназначение — быть иерархами реальностей.
— А чего ради?
Марсен бросил на меня взгляд, отчетливо говорящий о том, что он боялся этого разговора.
— Я понимаю, вы тысячелетиями вкалываете для того, чтобы снова открыть эти самые двери. Эта напряженная работа стала для вас священной целью. Я всего неделю здесь, но только об этом и слышу. Теперь объясни, что дальше. Вот Виллен считает, что я завтра же открою ему дверь, и что дальше?
Задавая Марсену этот вопрос, я представила, что произойдет. Я открою дверь, и в нее первым вслед за мной пройдет убийца. Убийца моего брата.
Марсен не спешил отвечать.
— Ты не знаешь или не можешь сказать правду?
— Сестра иерарха имеет право знать все, — уклончиво отозвался Марсен.
— Так скажи.
— Давным-давно, в течение нескольких тысячелетий Первый мир объединял все остальные миры. Верховный иерарх определял и корректировал развитие цивилизаций. Все делалось достаточно разумно и все были довольны, потому что не представляли себе другого положения вещей… — сказал Марсен, резко разворачивая машину.
— Кто берется это утверждать?
— История. История Первого мира.
— Но история других миров молчит об этом.
— Это не значит, что правление иерархии Первого мира — миф.
— Согласна. Но это не значит, что этот мир действительно Первый. Не знаю, как оно было раньше, но сейчас я могу заявить, что это мой мир — Первый и самый изначальный. И именно мой мир должен верховенствовать, так как я могу оттуда войти в тысячи миров, а вы здесь заперты.
— Но…
— Чему же такому хорошему вы можете научить? Придворным заговорам, шантажу и клановым распрям и склокам? У нас всего этого в избытке и без вас.