Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В немецкой дискуссии по исламу либеральные добрые люди и мультикультуралисты охотно приравнивают фундаментализм, с которым такие люди, как Некла Келек, защищают гражданские свободы и права человека от обвинений определённых исламских направлений веры, к фундаменталистским позициям ислама. Как пишет Регина Мёнх, тем самым «ставятся на одну ступень ненависть, которая может принести смерть, и “словесный поединок” и свобода, которую так безудержно используют как раз критики ислама»{349}. Дискуссия окончательно скатывается в доносительство, когда критикам ислама бросают упрёк в «либеральном расизме» и в проповедничестве «ненависти к чужим», как это делает Кэролайн Эмке в Die Zeit{350}.
Рюдигер Сафранский[61] указал на одно существенное различие. Он делит религии на «горячие» и «холодные». Первые не могут абстрагироваться от своего абсолютного притязания на истину в пользу общественных нужд реального мира и склонны к нетолерантности. Последние признают разделение сфер ценностей, к таким относится современное христианство. Тогда в качестве «гражданской религии» остаётся секулярная вера в неотъемлемость прав человека и отделение церкви от государства{351}. В секулярном государстве никто не требует от религии отречения от веры в вечную справедливость религиозных откровений, только нельзя, чтобы они определяли государственное право и задавали правила цивилизованной жизни, и нельзя, чтобы они вели к явным или скрытым урезаниям гражданских прав. Например, каждый может рисовать пророка Мохаммеда, когда и как ему вздумается: Мохаммед мёртв, в противном случае он мог бы подать в суд за оскорбление. Если оскорблёнными чувствуют себя мусульмане и требуют воспрепятствовать таким рисункам, то они проявляют принципиальное непонимание концепции гражданской свободы. Пойти в этом на уступки было бы тяжким преступлением против секулярного правового государства.
По ту сторону принципиальных гражданских свобод секуляризация означает переход от «вечных» богоданных ценностей к «временным». Мир рассматривается в историческом контексте так же, как ценности и содержание веры, в этом состоит ядро Просвещения. Некла Келек говорит по этому поводу с полемической резкостью: «У ислама такое Просвещение ещё впереди. На его функционеров, уже достаточно нам известных, мы не питаем никаких надежд»{352}.
В теологии христианских религий развился — как следствие Просвещения и постепенной секуляризации — историко-критический метод: интерпретация религиозных текстов и их вплетение в здание теологического учения продолжали развиваться во взаимосвязи с актуальными историческими выводами и целокупностью современных научных, гуманитарных и философских сочинений. Это развитие продолжается с неизменной целью — всякий раз заново находить место религиозной веры.
В исламской теологии такое продолжение развития не удалось. Реза Хайятпур, бывший шиитский священнослужитель, ныне работающий в университете Бамберга, говорит об этом: «Историко-критический метод, который со времён Просвещения по сей день пробивал себе путь в западное образование, не мог даже зачаточно пробудить интерес исламских теологов. Содержание веры и тексты откровения, согласно их официальной теологии, нельзя подвергать историко-критическому методу». Теологи, которые делают или делали это, не получают кафедру, а то и вовсе преследуются. Это относится к Ирану и Египту в равной мере{353}. Другими словами: господствующая теология ислама отвергает в своей совокупности просвещение и тем самым остаётся в прошлом.
По этой причине умеренные и радикальные сочинения, а также и те, что призывают к насилию, вновь и вновь вдруг оказываются рядом: «Имам женевской мечети, Хани Рамадан, вызвал большое раздражение, выступив за побивание камнями неверных жён. Его собственный брат, социолог Тарик Рамадан, напротив, настойчиво выступает за мораторий на телесные наказания в исламском мире». Der Spiegel резюмирует: «Ясно одно: женщинам в исламе в любом случае предстоит ещё долгий путь»{354}.
Коран имеет «абсолютное притязание на истину», пишет немецкий востоковед Тильман Нагель, поэтому многие мусульмане считают смену религии, отречение от веры тяжким грехом, за который полагается, по мнению многих исламских учёных в Саудовской Аравии и Афганистане, смертная казнь. При этом как раз смена религии или переход к атеизму и является тестом на свободу совести, Там, где такой переход возможен без опасности и санкций, можно не рассуждать о свободе совести. «Важнейшим индикатором для отказа ислама примириться, наконец, с современностью является его глубоко укоренившаяся враждебность по отношению к плюрализму, — пишут британские журналисты Джон Миклетуэйт и Эдриен Вулдридж. — Сосуществование различных мировоззрений есть решающий признак современности»{355}.
На основании того факта, что ислам в преобладающем большинстве своих течений отказывается от просвещения и отвергает плюрализм, он не может мыслиться без исламизма и терроризма, хотя 95 % мусульман миролюбивы. Переходы размыты, идеологии слишком сильны, а плотность насильственных и террористических событий слишком велика.
Мусульмане в Германии и остальной Европе подвержены культурному и религиозному влиянию, которое скрыто от наших глаз и которым мы тем более не можем управлять. Мы терпим рост культурно отличного от нас меньшинства, укоренение которого в секулярном обществе недостаточно, оно не обладает нашим масштабом толерантности и плодится сильнее, чем общество, принявшее его к себе. Нам нельзя закрывать глаза на противоречивые движения в исламском мире и на тенденцию к распространению радикализации, которая, кстати, не имеет ничего общего с бедностью и необразованностью, что нам вновь и вновь пытаются внушить. История исламского терроризма всё больше показывает, что как раз образованные молодые мужчины из благополучных мусульманских семей, с учётом того, что становится всё больше обращённых в эту веру из европейских стран, особенно восприимчивы к радикальным позициям вплоть до пособничества террору{356}. Клод Берли обработал 285 биографий «мучеников», о смерти которых сообщалось в журналах движения ХАМАС. Они редко были выходцами из бедных семей и зачастую посещали колледж или университет{357}. Навид Кермани также обвиняет интеллектуальный вампиризм ортодоксального ислама{358}. Он указывает на то, что террористы и убийцы приходят вовсе не из параллельного общества, а, скорее, из буржуазных образованных слоёв, где обращение к исламизму представляет собой романтический поиск своих предполагаемых корней, но традиции его поняты ложно, поскольку в исламизме однозначность (и тем самым радикальность) заступает на место традиционной исламской двусмысленности. В остальном Кермани не оспаривает тот факт, что исламистские и потенциально террористские тенденции во всём исламском мире нарастают. Это подтверждает статистика: насилие и террор из исламистского угла по всему миру не убывает, а увеличивается. В 2009 г. в США было столько террористических актов и покушений на убийство, как ни в каком другом году со времени 11 сентября 2001 г.{359}
Нечёткая разделительная линия между исламом и радикализмом, фундаментализмом и насилием, высокая фертильность мусульманских мигрантов и подавление женщин, которое многих отталкивает, — всё это подготавливает немусульманскому населению лишние заботы и вызывает рост отторжения исламской миграции не только в Германии, но и по всей Европе. Эти заботы и тревоги, оправданные или нет, подвергаются доносительству под клеймом «исламофобии» — понятие, которое охотно приводят наряду с «расизмом» и «антисемитизмом»{360}. Это должно произвести эффект запугивания. Турецкий премьер-министр Эрдоган использует это слово особенно часто, и это ему ещё аукнется.
Охотно приводимое сравнение «антисемитизма» и «исламофобии» оставляет без внимания то, что антисемитизм зиждется на «истерических страхах, выдумках, проекциях и чувстве зависти», а «исламофобия» — нет, ибо террористические атаки, «убийства чести», бешенство Талибана, браки детей в Саудовской Аравии, побивание камнями неверных жён и повешение гомосексуалистов — всё это реальность{361}. Практикующееся насилие, как и необузданный, агрессивный тон, который уже закрепился в отношении критиков некоторых форм проявлений ислама, действуют угрожающе и уже скрытым образом повлияли на откровенность всего европейского климата выражения мнений.
В Германии целая армия уполномоченных по интеграции, исследователей ислама, социологов, политологов, представителей объединений и ещё масса наивных политиков интенсивно и не покладая рук работают над сглаживанием острых углов, самоуспокоением, самообманом и отрицанием проблем. Меня, например, упрекали в «расизме» после того, как в одном интервью я критически высказался по поводу недостаточной готовности многих мусульманских мигрантов к инкорпорированию в Германию. Воспользовавшись этой диффамацией, критики даже запустили кампанию по моему исключению из партии СДПГ, в которой я состою с 1973 г. Профессор психологии из Берлина Биргит Роммельшпахер притянула позиции исламских феминисток, таких, как Аяан Хирси Али, Сейран Атес[62] и Некла Келек, к национал-социализму, где «женщины обосновывали своё «расовое» превосходство введением равноправия мужчин и женщин», как она написала в taz (Tageszeitung){362}. Над установлением знака равенства между критикой ислама и «исламофобией = расизмом = антисемитизмом = национал-социализмом» работает в Германии множество мелких поджигателей, и кое-кто, у кого не хватает догадливости, помогает им в этом, с тем результатом, что теперь уже и мусульманские феминистки оказываются задвинутыми в угол правых и расистов.
- Вопрос о виновности. О политической ответственности Германии - Карл Теодор Ясперс - Науки: разное
- Главное и второстепенное - Александр Иванович Алтунин - Менеджмент и кадры / Публицистика / Науки: разное
- JavaScript. Учебник начального уровня - DarkGoodWIN - Науки: разное