– Я не понимаю, о чем вы.
– Был еще человек, близкий ей, гораздо ближе, чем мы с вами, – сказала Полли. – Во всяком случае, я так думаю.
– О ком вы гово…
– О Тодде.
Он смотрел на нее не в силах понять. Как будто она говорила на другом языке.
– Тодд, – терпеливо повторила Полли. – Тодд, ваш сын. Тот самый, кто не дает вам заснуть по ночам. Ведь дело все в нем, разве не так? Не в ней, а в нем.
– Да, – сказал Алан. – В нем. – Он не узнал собственного голоса, а в душе постепенно образовывалось нечто огромное и тяжелое. Теперь, лежа в постели Полли, он вспоминал тот момент, в собственной кухне, с удивительной отчетливостью: ее ладонь на его запястье, проскользнувший через окно луч предвечернего солнца, золотистые волосы, светлые глаза, мягкий голос.
– Она заставила Тодда сесть в машину. Он сопротивлялся, кричал?
Боролся с ней?
– Нет, конечно, нет, но она была его ма…
– Чья идея была Тодду поехать в тот день с ней в магазин? Ее или его?
Вы не помните?
Он уже хотел сказать нет и вдруг вспомнил. Их голоса доносились из гостиной в то время, как он сидел в своем кабинете, ломая голову над очередными свидетельскими показаниями. «Мне нужно ехать в магазин, Тодд.
Хочешь со мной?» «А ты позволишь мне посмотреть новые видеокассеты?»
«Почему бы нет? Спроси папу, не нужно ли ему чего-нибудь».
– Это была ее идея, – сказал Алан.
– Вы уверены?
– Да но она его спросила. Не приказывала. Огромное нечто в душе продолжало расти. Оно скоро вырвется, думал Алан, и прольется на землю, и взорвется, потому что оно прорастает корнями во все стороны, вглубь, вширь.
– Он ее боялся?
Она теперь допрашивала его с пристрастием, как он в свое время допрашивал Рэя Ван Аллена, но заставить ее замолчать он не мог. И не был уверен, что хочет. Что-то было во всем этом правильное, то, что не приходило ему в голову во время бессонных ночей. То, что осталось еще живо.
– Тодд боялся Энни? Господи, конечно, нет.
– А в последние несколько месяцев?
– Нет.
– Несколько недель?
– Полли, я был тогда не в состоянии наблюдать. Все из-за Тэда Бомонта, писателя… эти чудовищные события…
– Вы хотите сказать, что были так поглощены работой, что не замечали Энни и Тодда, когда они были поблизости, или просто редко бывали дома?
– Нет… да… то есть я, конечно, был дома, но…
Странное ощущение: оказаться на другом, принимающем конце, этого потока вопросов. Как будто Полли накачала его новокаином, а потом стала колотить как боксерскую грушу. А НЕЧТО продолжало расти и продвигаться к выходу, туда, где силы гравитации заставят его обрушиться на землю.
– Тодд приходил к вам когда-нибудь и жаловался, что боится мамы?
– Нет…
– Он хоть раз пришел и сказал: знаешь, па, мама собирается покончить со собой и меня прихватить для компании?
– Полли, это ерунда какая-то. Я…
– Он говорил такое?
– Нет!
– А говорил ли он, что мама разговаривает или ведет себя странно?
– Нет…
– А Эл в это время был в школе?
– При чем тут Эл?
– Она оставила в гнезде одного сына. Когда вы уходили на работу, они оказывались наедине. Они обедали вместе, она помогало ему делать уроки, смотрела с ним телевизор…
– Читала ему… – эхом откликнулся Алан. Он по-прежнему не узнавал своего голоса, высокого, слабого.
– Она была наверняка первым человеком, которого Тодд видел по утрам и последним – перед сном, – продолжала Полли. Рука ее покоилась на его запястье. Глаза смотрели на него открытым взглядом. – Если был такой человек, кто мог заметить приближение трагедии, то только тот, кто умер вместе с ней. А этот человек никогда не сказал об этом ни слова.
Вот тут странная штука внутри Алана упала. Его лицо стало двигаться.
Он чувствовал, как это происходит – как будто к коже в нескольких местах привязали веревки и теперь дергают и тянут в разные стороны, ласково, но в то же время настойчиво. Горло стиснуло и обдало горячей волной. Лицо ошпарило жаром. Глаза наполнились слезами. Полли Чалмерс раздвоилась, растроилась, а затем расплылась, превратилась в игру света и тени. Грудь его вздымалась, но легкие, казалось, не находили достаточно воздуха. Его рука перевернулась в мгновенном порыве и стиснула ее руку с такой силой, что это наверняка причинило ей резкую боль, но она не издала ни звука.
– Я тоскую по ней! – закричал он подняв лицо и тяжелый болезненный всхлип разорвал фразу надвое. – Мне плохо без них обоих! О, Господи, как мне плохо без них!
– Я знаю, – тихо сказала Полли. – Я знаю. Ведь в этом все и дело.
Правда? В том, как тебе плохо без них.
Он плакал. Эл плакал каждую ночь две недели подряд, и Алан не отходил от него, успокаивал, как мог, но сам не плакал ни разу. Теперь он дал себе волю. Рыдания охватили все его существо и уносили так далеко, как могут унести только рыдания. Он не в силах был остановить или облегчить их. Он не мог больше сдерживать своего горя и теперь, к собственному удивлению, понял, что делать этого вовсе не надо. Он оттолкнул чашку и слышал откуда-то из своего далека, как она разбилась вдребезги, упав на пол. Он опустил свою измученную, пылающую жаром, голову на стол, обхватил ее руками и рыдал.
В какой-то момент он почувствовал, как Полли приподняла его голову своими прохладными руками, уродливыми, добрыми, ласковыми руками, и прижала к своему животу. Так и держала, а он плакал. Долго, долго, долго.
– 8 –
Полли шевельнулась во сне, и он, как мог, осторожно, чтобы не разбудить, снял ее руку со своей груди. Глядя в потолок, он думал о том, что Полли скорее всего в тот день спровоцировала его слезы. Она, по всей видимости, чувствовала, что ему необходимо дать выход своему горю, скорее, чем получить ответы, коих не существовало в природе.
Это положило начало их сближению, хотя в тот момент Алан вряд ли понимал, что это начало; скорее, все походило на конец чего-то. Между тем днем и другим, когда он в конце концов набрался смелости пригласить Полли на ужин, Алан часто вспоминал спокойный взгляд ее голубых глаз и нежное прикосновение руки к запястью. Думал он и о той осторожной, но настойчивой последовательности, с какой она подводила его к мыслям, которые он игнорировал, намеренно или нет. И тогда он ощутил в себе новые чувства по поводу смерти Энни; как только преграда между ним и его горем оказалась разрушенной, эти новые чувства хлынули потоком. Самым главным и мучительным из них была ярость по поводу того, что Энни скрывала свою болезнь. Болезнь, которую можно было лечить и вылечить… и за то, что она в тот день взяла с собой сына. Об этом и о других своих ощущениях он говорил с Полли в кафе Березы, в апреле, в один из прохладных и дождливых вечеров.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});