того, как она объяснила свое положение, ему было все равно. Я могла его понять. Она была настоящей красавицей. Она уехала с ним и больше не вернулась.
Я не могла поверить своим ушам. Я знала, что настоящая мать Гризза умерла при родах и что человек, который воспитывал его, не был его биологическим отцом. Может ли быть так, что сестра Агнес рассказывала мне о матери Гризза? Что, если я слушаю историю его появления на свет?
— Откуда взялась фотография Рути и Разора, которую должны были сделать спустя много лет после рождения этого ребенка? — Я едва ли не подпрыгивала в своем кресле от нетерпения.
— Я до этого доберусь, дитя, — мягко сказала сестра Агнес. — Поведав нам историю, она поцеловала своего малыша и на последнем издыхании велела передать ее мужу, как она хотела бы назвать ребенка. Однако попросила нас не говорить ему, почему именно так. Она хотела, чтобы его имя было девичьей фамилией её матери. Это была бы единственная связь с ее домом и семьей, которую она оставляла своему мальчику. Она умерла, держа его на руках. Той ночью я засыпала в слезах.
— После этого я ещё на какое-то время осталась у тети и иногда заезжала в дом на окраине, чтобы проведать того мальчика. Наконец, определившись со своим призванием, я уехала от тети, но попросила ее продолжать навещать эту семью. В течение какого-то времени она так и делала. Я помню, как получила письмо от нее, в котором говорилось, что малыш вырос в крепкого карапуза с самыми яркими зелеными глазами, которые она когда-либо видела. Ярче, чем самая зеленая трава весеннего утра.
Гризз. Я ахнула, и сестра Мэри Кэтрин посмотрела на меня глазами, полными беспокойства. Я почтительно склонила голову.
— Простите, сестра Агнес. Пожалуйста, продолжайте.
— Так вот, еще моя тетя писала, что у нее плохое предчувствие — ей казалось, что, возможно, ребенку не уделялось достаточно внимания, но она выразила надежду, что все изменится к лучшему, когда мужчина, наконец, женится снова. Моя тетя умерла, и в тот дом я больше не возвращалась. — Она сделала паузу. — То есть, до тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.
— К тому времени я уже присоединилась к католической церкви, постриглась в монахини, и проживала в разных штатах. Вернувшись во Флориду, я решила навестить этот домишко в Мейкон Гров. Тогда-то я и наткнулась на Рути с Разором, играющих на лужайке перед домом. Я помню, как на меня зарычал Разор, когда я приблизилась, но маленькая Рути шикнула на него. Я спросила, дома ли ее мать, и она ответила, что та на заднем дворе. Я спросила, с кем она здесь живет, и девочка сказала, что у нее есть папа и брат. Мне хотелось узнать, был ли ее брат тем ребенком, который появился при мне на свет несколько лет назад. Я спросила, как его зовут, но Рути называла его просто братом. Она была прелестным ребенком, но в ее глазах затаилась какая-то печаль и отчуждённость. И только когда я стала расспрашивать ее о брате, ее маленькое личико просияло.
— Поскольку камера всегда была со мной, я стала фотографировать, как они играют на лужайке. Затем ее мать, которая оказалась не слишком-то приятной женщиной, выскочила из-за угла дома и велела мне не лезть не в свои дела. Я попыталась объяснить, что когда-то бывала в этом доме, и просто хотела проверить, как поживает эта семья. Она ответила мне такими словами, какие не подобает слышать монахине и ребенку, и спросила, зачем мне нужно было фотографировать ее ребенка? Извинившись, я пообещала непременно прислать ей фотографию после того, как проявлю пленку, если она оставит мне свой адрес. Что я и сделала. Это была фотография, похожая на ту, что ты держишь. Я отправила ее по почте, как только проявила пленку.
Сестра тяжело вздохнула. Я поняла, что рассказ ее утомил, но мне хотелось, чтобы сестра закончила. Как будто чувствуя мое отчаяние, она продолжила с грустью в голосе:
— Короче говоря, вскоре после этого меня отправили в Индию. Много, много лет спустя, вернувшись в штаты, я вновь оказалась в Мейкон Гров. Я разыскала домишко, но все следы семьи давно исчезли. Расспросив жителей города, я узнала, что эта семья внезапно собралась и покинула город, никому не сообщив. — Сестра покачала головой. — Рути и Разор с тех пор находятся на моем столе для неотвеченных молитв. Мне кажется, они для меня единственная связующая ниточка с малышом, которого я когда-то приняла. У него не было зеленых глаз, когда я держала его на руках сразу после его рождения, но, несмотря на это, они меня преследовали. Думаю, я жила воспоминаниями, которые принадлежали моей тете. Этот малыш, маленькая девочка и ее собака, они все оставили след в моей душе, который не исчезнет. Они, безусловно, одна из моих молитв без ответа.
Прошло несколько минут молчания, когда до меня дошел смысл её слов. Я ждала, что пожилая монахиня продолжит, но услышала тихое сопение и поняла, что она уснула. Я повернулась к сестре Мэри Кэтрин:
— Сестра, я могу вернуться после того, как она проснется?
— Конечно, Гвиневра. Могу я спросить зачем? — поинтересовалась она, в то время как мы выходили рука об руку из комнаты сестры Агнес.
Я остановилась и взглянула в ее умное, изборожденное морщинками лицо.
— Затем, что я не совсем уверена, но думаю, что вы сможете добавить фотографию Рути и Разора в ящик к услышанным молитвам сестры Агнес.
Глава 32
Томми
2001, Форт-Лодердейл
Томми с Джинни шли рука об руку по пляжу Форт-Лодердейла. В Южной Флориде стояла зима, но жаркое послеполуденное солнце согревало их, в то время как легкий океанский бриз ласкал кожу.
Это был следующий уикенд после того, как Джинни должна была вернуться домой из своей поездки в Иллинойс. Вечером прошлой субботы она позвонила Томми и сказала, что на обратном пути хочет сделать еще одну остановку и не вернется в воскресенье, как планировала изначально. Затем она рассказала ему все, что узнала от сестры Агнес.
Томми был слегка разочарован, но понимал, что это то, что ей обязательно нужно было закончить, и не стал вмешиваться. Эту их особенную ночь он перенес на пляж. Он уже предвкушал, как сообщит ей свои новости, но причина, по которой она изменила планы в поездке, отбила у него охоту.
Сейчас он крепко сжал ее ладонь и выпалил:
— Гризз не мой отец, Джинни.