Читать интересную книгу Развитие сбалансированной чувствительности: практические буддийские упражнения для повседневной жизни (дополненное второе издание) - Александр Берзин

(4) Чтобы развеять страх перед энергией других людей, мы вспоминаем, как боялись навещать родственника, который постоянно жалуется. Мы боялись, что его или ее энергия заразит нас. В тройственном кинофильме, играющем в нашей голове, в главных ролях были якобы прочное, находящееся в опасности «я» и якобы прочное, вгоняющее в тоску «ты». Это был кинофильм о якобы прочном распространении опустошающей энергии. Понимая это, мы представляем, что проектор выключается и исчезает. Волна беспокойства затихает. Расслабившись, мы пытаемся представить, что слушаем жалобы этого человека и позволяем его или ее энергии проходить сквозь нас. Подавленность или раздражение возникают из-за того, что мы считаем энергию этого человека «вторжением» и строим «барьер» для защиты от него. Сама энергия представляет собой лишь волну деятельности ясного света, так же как и наша способность ее познавать. Мы принимаем своего родственника всерьез, однако не принимаем его или ее жалобы на свой счет.

Затем мы вспоминаем человека, который считает нашу энергию слишком опасной и закрывается от нас. Возможно, это наш ребенок-подросток, который бунтует, считая нас властным родителем. Мы пытаемся представить, что смягчаемся, не раздражаясь. Если мы играем в жизни своего ребенка-подростка более отстраненную роль, это не означает, что мы больше не являемся заботливым родителем. Мы можем по-прежнему участвовать в его жизни, но на таком расстоянии, которое кажется ему более комфортным.

Отдых

(1) Чтобы преодолеть цепляние за отдых, мы вспоминаем чувство перегруженности работой. Создавалось впечатление, будто бы в офисе мы на самом деле не являемся самими собой. Мы можем чувствовать себя человеком только по выходным. Этот тройственный научно-фантастический фильм о якобы прочном измученном «я», которое не является мной, якобы прочном отдохнувшем «я», которое является мной, и якобы прочно действии отдыха, благодаря которому это превращение происходит, – полный абсурд. Мы одинаково являемся личностью в будние дни и по выходным. И то, и другое – одинаково достоверные части нашей жизни. После напряженной рабочей недели нам может требоваться отдых, однако не потому, что он может «снова» сделать нас реальными. Это понимание выключает проектор. Волна тревожной тоски оседает и проходит. Мы пытаемся представить, что спокойно смотрим на приближающиеся выходные, не возмущаясь чувством прикованности к работе.

Вспоминая сослуживца, который часто отлучается попить кофе, мы пытаемся представить, что реагируем спокойно, без тройственных чувств неодобрения или раздражения. Если человек ленив, возможно, нам нужно поговорить об этом с ним или с ней. С другой стороны, если человек непомерно загружен или рабочая атмосфера неприятна, нам может потребоваться улучшить условия труда.

(2) Чтобы ослабить цепляние за отдых от окружающих, мы вспоминаем, к примеру, своих родителей, которые заставляли нас искать работу или вступить в брак. Нам казалось, что, если бы только они оставили нас в покое, все было бы отлично. Чтобы избавиться от тревожного чувства, что есть якобы прочная жертва «я», якобы прочный тиран «ты» и якобы прочная передышка, способная решить все наши проблемы, – мы представляем, как выключается и растворяется проектор этого тройственного кинофильма. По мере того как проходит волна напряженности, мы признаем заботу наших родителей и пытаемся почувствовать благодарность. Если же мы строим эмоциональные барьеры, чтобы отгородиться от натиска родителей, мы никогда не сможем успокоиться или расслабиться. Мы все время защищаемся и излишне бурно реагируем на любые их замечания.

Предположим, беспокойство наших родителей обосновано, а мы избегаем что-либо предпринимать: у нас есть детское желание быть независимыми и мы не любим, когда на нас давят. Гораздо легче ослабить свою напряженность без проектора. Представляя, что мы предпринимаем шаги для улучшения ситуации, мы пытаемся чувствовать поддержку, а не преследование в заботе своих родителей. Если мы пытались найти работу или супруга, но не преуспели в этом, мы представляем, что по-доброму объясняем это родителям, не чувствуя при этом вины. Если же у нас есть веские причины для того, чтобы не искать работу или не вступать в брак, мы пытаемся представить, что спокойно объясняем это родителям, не защищаясь и не оправдываясь.

Предположим, что наши родители преувеличивают проблему. Мы пытаемся воспринимать их слова и энергию нетройственно и заверяем их, что мы счастливы тем, как у нас сейчас обстоят дела. У нас все будет хорошо. Если наши родители сталкиваются с насмешками своих друзей по поводу наших успехов в поиске работы или супруга, нам необходимо проявить сочувствие. Однако это не означает, что нам следует стать бесчувственными к самим себе. Мы можем без высокомерия спросить их, к примеру, о том, что им кажется важнее – счастье их ребенка или довольство друзей.

Затем мы вспоминаем человека, которому кажется, что ему или ей необходимо от нас отдохнуть, чтобы чувствовать себя независимым, реальным человеком. Не воспринимая это как личное неприятие, мы пытаемся представить, что нетройственно даем человеку время побыть одному и пространство для этого. Всем нам иногда нужен отдых.

(3) Чтобы преодолеть боязнь отдыхать, мы вспоминаем, как нервничали, когда уходили в отпуск. Затем мы думаем о том, что незаменимых нет. Предположим, что мы умерли. Работа на фирме будет продолжаться. Осознавая это, мы представляем, что проектор прекращает показывать тройственный кинофильм о якобы прочном незаменимом «я», якобы прочной работе, которую больше никто не сможет сделать, и якобы прочном безответственном поступке – уходе в отпуск. Волна напряженности оседает, и мы пытаемся успокоиться и представить, что оставляем работу, не чувствуя беспокойства или вины.

Вспоминая коллегу, который не хочет уходить в отпуск по той же причине, мы представляем, как заверяем человека, что во время его или ее отсутствия дела будут идти нормально.

(4) Чтобы успокоить боязнь оказаться позабытыми, мы вспоминаем, как мы болели и никто нам не звонил и не навещал нас. Нам казалось, что никто нас не любит. Между тем люди были заняты и, вероятно, думали, что нам необходим полный покой. Рассматривая такую возможность, мы пытаемся представить прекращение сентиментальной тройственной сцены якобы прочного позабытого «меня», якобы прочного безразличного «тебя» и якобы прочного действия – позабытые, мы лежим в постели. Волна жалости к себе, подталкивающая нас отказаться от отдыха, затихает. Мы пытаемся представить, что воспринимаем молчание любимого человека нетройственно и наслаждаемся покоем и тишиной.

Затем мы вспоминаем человека, который болел и мог чувствовать себя позабытым, если мы постоянно не звонили или не навещали его или ее. Ослабляя собственную нетерпимость, мы представляем, что говорим человеку, что хотели дать ему или ей как следует отдохнуть.

Выражение наслаждения

(1) Чтобы преодолеть цепляние за наслаждение, мы вспоминаем, как от скуки и неудовлетворенности без конца переключали телевизионные каналы. Мы не задерживались ни на одной программе, поскольку компульсивно искали чего-то лучшего. Между тем, если мы не найдем ничего интересного, нас не поглотит черная дыра. Понимая это, мы представляем, что проектор выключает тройственный кинофильм о якобы прочном «я», которому требуется постоянное развлечение, якобы прочной телевизионной передаче, которая дарует совершенное развлечение, и якобы прочном действии наслаждения развлечением. Волна энергии, толкающая нас в бесконечный поиск удовольствий, оседает. Успокоившись, мы представляем, что включаем телевизор только тогда, когда действительно хотим что-либо посмотреть. Если мы находим интересную передачу, мы пытаемся представить, что получаем от нее удовольствие, не хватаясь за пульт, если вдруг что-то нам не понравилось. Мы также представляем, что выключаем телевизор по окончании телепередачи. Если мы не находим интересной передачи, мы представляем, что признаем этот факт и выключаем телевизор, не начиная искать снова.

Затем мы вспоминаем, как смотрели с кем-то телевизор и этот человек непрерывно переключал каналы. Чувствуя сострадание к этому человеку, не способному ни от чего получать удовольствие, мы пытаемся воспринимать его или ее неугомонность нетройственно, не воспринимая это как посягательство на собственное развлечение. Таким образом, мы разряжаем ситуацию, чтобы она не переросла в ссору. Это позволяет нам найти приемлемый компромисс.

(2) Чтобы перестать компульсивно стремиться к одобрению со стороны окружающих, мы вспоминаем, как делали что-либо лишь потому, что хотели доставить удовольствие другому человеку, например устроились на престижную, но скучную работу. Доставлять удовольствие другим, например родителям, конечно же, очень славно, но не ценой того, что полезно еще кому-нибудь, будь то наш супруг или дети, или нам самим. Нам нет необходимости подтверждать собственное существование, получая одобрение от окружающих. Понимая это, мы стараемся успокоиться. Это означает окончание тройственного кинофильма о якобы прочном неполноценном «мне», якобы прочном, стоящем на пьедестале «тебе» и якобы прочном действии: другой человек радуется нашему поступку, и это подтверждает нашу ценность. По мере того как стихает волна нашей неуверенности, мы пытаемся представлять, что принимаем решения, которые кажутся нам удобными и подходящими. Если окружающие одобрят и довольны нашим выбором – очень хорошо. Если нет – мы чувствуем себя достаточно уверенными, чтобы это не имело для нас большого значения.