Читать интересную книгу Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри - Джек Лондон

Что мне было делать? Я открыл ему всю правду и даже назвал свое настоящее имя, которое скрыл, чтобы спасти его от позора.

Он положил мне руку на плечо и…

Внезапная хрипота помешала Бывшему моряку продолжать рассказ, и слезы показались на его щеках.

Дэг Доутри молча чокнулся с ним, и он, выпив глоток вина, опять взял себя в руки.

— Он сказал, что я должен поселиться у него, и по возвращении в Бостон привез меня прямо в свой большой одинокий дом. Он сказал также, что поговорит со своими адвокатами — эта мысль очень забавляла его — о том, чтобы усыновить меня вместе с Иштар. Иштар звали девушку — маленькую египетскую мумию.

Вот я вернулся к жизни, баталер, и должен был получить легальное, настоящее имя. Но жизнь — великая обманщица. Через восемнадцать часов мы нашли его мертвым в постели, рядом с египетской девушкой. Разрыв сердца или какого-нибудь кровеносного сосуда в мозгу — я так и не узнал. Я молил его родных похоронить их обоих вместе. Но это были сухие, холодные, новоанглийского покроя люди — все его тетки и кузины. Они передали мумию Иштар в музей, а мне в недельный срок велено было оставить дом. Я оставил его через час, и они перед моим уходом обыскали мой скудный багаж.

Я поехал в Нью-Йорк. Там я начал ту же игру, только у меня было больше денег, и я мог ее разыграть с большим форсом. То же самое повторилось в Новом Орлеане и в Гальвестоне. Затем я поехал в Калифорнию. Это мое пятое путешествие. Мне пришлось очень туго, пока удалось заинтересовать эту тройку. Пока они подписали наш договор, мои сбережения закончились. Они были невероятно скупы. Как, дать мне на руки аванс!? Самая мысль об этом им казалась нелепой. Я все же выждал время, представил им кругленький отельный счетец и, наконец, заказал прекрасный набор моих любимых напитков и сигар и послал им счет на шхуну. То-то было дело! Они долго бесились и чуть не рвали на себе волосы… и на мне тоже. Они решительно отказывались платить по счету. Тогда я сразу заболел. Я сказал им, что они действуют мне на нервы и я заболел. Чем больше они бесновались, тем хуже мне становилось. Тогда они уступили. Сразу же мне стало легче. И вот, наконец, мы здесь без воды и, очевидно, помчимся к Маркизским островам, чтобы наполнить наши бочки. Затем они вернутся обратно и снова будут отыскивать сокровища.

— Вы так думаете, сэр?

— Я припомню новые, еще более важные для меня данные, баталер, — улыбнулся Бывший моряк. — Без сомнения, они вернутся. О, я вижу их насквозь. Жалкие, тупые, жадные глупцы!

— Глупцы! Одни глупцы! Корабль глупцов! — торжествовал Дэг Доутри, повторяя то, что ему пришло в голову в трюме, когда, продолбив последнюю бочку, он прислушивался к журчанию убегающей пресной воды, радуясь открытию, что Бывший моряк ведет с ним одну игру.

Глава ХІV

На заре следующего дня утренняя вахта, обычно набиравшая запас воды для кухни и кают, обнаружила, что бочки пусты. Джексон так разволновался, что немедленно сообщил об этом капитану Доуну, и прошло едва несколько минут, как тот призвал Гримшоу и Нишиканту, чтобы сообщить им об этом несчастье.

Завтрак прошел в большом волнении. Трио искателей кладов бесновалось и скулило, а Бывший моряк и Дэг Доутри внутренне торжествовали. Особенно расстроился капитан Доун. Симон Нишиканта превзошел себя, описывая, каким негодяем был совершивший это злодеяние человек и каким жестоким карам его следовало подвергнуть. Гримшоу все время сжимал свои огромные кулаки, словно ему хотелось перервать чье-то горло.

— Помнится, это было в сорок седьмом — нет, сорок шестом — да, сорок шестом году, — бормотал Бывший моряк. — Мы попали в такое же и еще худшее положение. Дело происходило на баркасе, нас было шестнадцать человек. Мы держали курс на Глистер-риф[48]. Он был так назван после того, как наша команда в одну из темных ночей открыла его и сложила на нем свои кости. Этот риф можно найти на морских картах адмиралтейства. Капитан Доун может подтвердить…

Никто не слушал его, кроме Дэга Доутри, который восхищался им, подавая горячие пирожки. Вдруг Симон Нишиканта сообразил, что старик мелет какую-то историю, и бешено зарычал:

— Замолчите наконец! Заткните пасть! Вы мне надоели с вашими вечными воспоминаниями!

Бывший моряк искренне удивился, точно упустил что-то в своем рассказе.

— Да нет же, уверяю вас, — продолжал он. — Это, верно, мой старый язык не то сболтнул. Это был не «Ясный», а бриг «Глистер». Разве я говорил «Ясный»? Нет, это был «Глистер», нарядный, маленький бриг, совсем игрушка. Он был подбит медью и напоминал очертаниями дельфина и так быстро шел, что, казалось, перегонял ветер. Клянусь вам, джентльмены, вахтенным не приходилось скучать за работой. Этим судном можно было управлять, как волчком. Я был судовым приказчиком. Мы отплыли из Нью-Йорка, направляясь, по-видимому, к северо-западным берегам, с запечатанным приказом.

— Ради самого Бога, замолчите! Вы меня с ума сведете вашей болтовней! — вскричал Нишиканта в нервном возбуждении. — Пожалейте меня, старик! Какое мне дело до вашего «Глистера» и до ваших запечатанных приказов!

— Запечатанные приказы, — сияя, продолжал Бывший моряк. — Запечатанные приказы — это магические слова. — Он точно смаковал их. — В те дни, джентльмены, корабли, отплывая из порта, получали запечатанные приказы. И в качестве судового приказчика я вложил свою долю в предприятие и, участвуя в прибылях, я командовал капитаном. Запечатанные приказы находились не у него, а у меня. Уверяю вас, что я и сам не знал, что в них написано. Только обогнув мыс Стифф и выплыв в Тихий океан, мы сломали печать и узнали о том, что цель нашего пути — земля Ван-Димена. В те времена остров назывался землей Ван-Димена…

Это был день открытий. Капитан Доун застал своего помощника тогда, когда тот при помощи подобранного ключа похищал из его стола записи о положении корабля. Произошла неприятная сцена, но за пределы вежливого разговора она не вышла, ибо финн имел фигуру столь внушительную, что особого желания померяться с ним силой у капитана Доуна не возникло, и он, характеризуя поведение помощника, ограничился повторением: «да, сэр», «нет, сэр» и «весьма сожалею, сэр!»

Однако самым важным было открытие Дэга Доутри, хотя он тогда еще не оценил всего его значения. Это случилось после того, как «Мэри Тернер» переменила курс и, подняв паруса, шла к Тайохаэ на Маркизские острова, как по секрету сообщил Доутри Бывший моряк. Доутри весело приступил к бритью, хотя его слегка смущало сомнение, найдется ли в таком заброшенном месте, как Тайохаэ, хорошее пиво.

Он намылил себе лицо и только собрался провести бритвой по щеке, как заметил темное пятно на лбу между бровями и выше. Окончив бритье, он дотронулся до этого пятна, недоумевая, как на таком месте мог появиться загар. Но он не почувствовал прикосновения своей руки — темное пятно словно онемело. «Чудеса», — подумал он, вытер лицо и сразу забыл об этом. Он не понял, каким зловещим было это пятно, и не знал, что косые глаза А Моя уже давно заметили его и изо дня в день с возрастающим ужасом следили за его увеличением.

Погоняемая попутным юго-восточным пассатом, «Мэри Тернер» шла в далекий путь, к Маркизским островам. На баке все были очень довольны. Команда, получавшая лишь матросское жалованье, радостно приветствовала эту стоянку у тропических островов. На корме трое искателей кладов были весьма расстроены, и Нишиканта открыто издевался над капитаном Доуном и выражал сомнение в том, что тот сумеет найти Маркизские острова. В носовой каюте царила всеобщая радость: Дэг Доутри радовался своему жалованью и ожидаемому возобновлению запаса пива; Квэк был счастлив счастьем своего хозяина; и А Мой радовался возможности бежать с этой шхуны и избавиться от неприятного соседства с двумя прокаженными.

Майкл разделял всеобщую радость и усердно старался выучить наизусть пятую песенку — «Веди нас, благой свет…» В этом пении, которое по сути являлось лишь обработанным воем, Майкл стремился к чему-то, чего он сам определить не мог. Вероятно, это была тоска по утраченной стае — стае далеких-далеких времен, когда собака еще не подходила к очагу человека, времен, когда человек не знал еще своего очага и не был человеком.

Майкл недавно появился на свет и прожил всего два года, так что сам он об утраченной стае ничего знать не мог. Уже тысячи поколений отделяли его от своей стаи. Но где-то в глубинах его существа, в каждой клеточке его тела и нервов, жило веками неизгладимое воспоминание о тех днях, когда отдаленные его предки бегали стаями на воле.

Иногда во время сна эти воспоминания всплывали в его подсознании. Эти сны казались ему чем-то реальным, но, проснувшись, едва помнил их. Лишь во время сна или пения с баталером он вспоминал и оплакивал утраченную стаю и пытался искать давно забытый к ней путь.