Похоже, Приск сбился с дороги, хотя ему казалось, что путь верный, что вот-вот трещина ущелья раздастся и откроется заснеженное раздолье большой долины Стрея. Но один ручей влился в другой, а Приск оказался в очередном ущелье, совершенно незнакомом. Наконец он остановился и стал оглядываться, пытаясь отыскать дорогу, долго щурился, глядя на заснеженный склон впереди, — заходящее солнце щедро вызолотило его обманчивой теплотой. Скоро совсем стемнеет. Подумалось про Лабиринт Минотавра. И еще постоянно вспоминалось, как обмякал на его руках Монтан.
Среди деревьев — облетевших на зиму буков и застывших под снежными шапками елей — виднелись террасы с жилыми домами, кое-где вился слабый дымок над засыпанными снегом драночными крышами. А еще выше и правее высилась жилая башня. Основание, в высоту не меньше пятнадцати футов, было сложено дакийской кладкой из известняка, и только на уровне второго этажа шел кирпич, под самой крышей устроена была смотровая площадка. Наверняка здесь жил какой-то знатный пилеат.
Приск и сам не знал, почему направился к башне, а не к бедным деревянным домикам. Наверное, подумал, что выдавать себя за дака будет одинаково сложно как в хижине бедняка, так и в жилище аристократа, несмотря на переодевание и длинные волосы. Так уж лучше пытать счастья в просторном жилище.
На подъеме, там, где особенно круто, в скале были вырублены ступени, сейчас почти полностью занесенные плотным снегом. Правда, имелись еще сбоку деревянные перильца, верно сделанные для стариков или женщин, — Приск был уверен, что воины-даки поднимались по этой круче резво как козы. Сам он не был даком, потому оскользнулся, выругался и взялся за оледеневшее дерево руками — пальцы и так уже почти не чувствовали холода.
«Тут и не захочешь, а вспомнишь рассказы, как руки да ноги у легионеров замерзали в стекло и разбивались от удара», — подумал он с равнодушием, словно и не о своем теле, а о чьем-то чужом.
Дубовая дверь была заперта изнутри на засов, и римлянин грохнул в нее кулаком. Уже на пороге он наспех и будто во сне сочинил историю — якобы пустился с отрядом в погоню за римским беглецом, но повздорил со своим же, и тот ударил его фальксом. Теперь, отстав от отряда, он вынужден искать ночлег. Вранье выползало в каждом слове, будто ослиные уши, но ничего лучше Приск так и не придумал — ему вообще казалось, что вместе с кровью вытекли все мысли, осталось лишь вялое отупение.
Дверь наконец отворилась. На пороге стоял парень лет двадцати с небольшим в греческом хитоне и накинутом поверх на плечи толстом дакийском плаще.
— Хайре, — приветствовал он по-гречески и продолжал на языке Гомера: — Заходи, Приск, я знал, что ты придешь.
Центуриону показалось, что он ослышался, — но уходить в морозную ночь из дома было тем более глупо, и он переступил порог.
Внутри башня оказалась просторной и чем-то напоминала римский сторожевой бург — деревянная лестница вела наверх, на второй этаж. В углу был сложен из больших обмазанных глиной камней почерневший от сажи очаг, и в нем пылали сосновые поленья.
Приск, пошатываясь, прошел внутрь и уселся на скамью. Хозяин наполнил кубок до половины вином из кувшина, добавил горячей воды и протянул Приску.
— Выпей.
Повторять не пришлось. Центурион в два глотка проглотил содержимое кубка.
— Я выйду, — сказал грек, кутаясь в плащ. — Надо замести следы, снег, разумеется, вскоре все укроет, но погоня может пожаловать раньше.
Странный грек распахнул дверь и исчез. Приск решил, что сами боги послали ему этого человека. Центурион огляделся. Большой стол, скамьи, слаженные из дубовых досок, — всё это явно было делом рук местного мастера — а вот серебряные кубки на столе, небольшой трехногий столик в углу и подле такой же изящный стульчик заявляли с нагловатым самодовольством о своем римском происхождении.
Надо бы, пока грек бродит неведомо где, успеть прижечь рану, чтобы не возникло лишних вопросов. В доме-башне, похоже, никого, кроме странного грека, не было: ни шагов, ни голосов, только трещали поленья в очаге, никаких иных звуков. Хотя, если поразмыслить здраво, аристократ-пилеат должен был держать в башне немало народу — охрану, прислугу, домочадцев.
Грек вскоре вернулся — Приск к этому времени так и не успел прижечь бок — положил кинжал на угли и едва разделся, как хлопнула дверь, и в обнаженную спину ударила волна холодного воздуха.
— Самому рану прижигать несподручно, — заметил грек. — Дай-ка лучше я. А ты пока зажми зубами щепку. В башне никого нет, но ты не хочешь кричать, так ведь? Для тебя это слишком унизительно.
Грек присел подле, склонился к огню. Этот профиль с тонким идеально прямым носом, этот чувственный рот с чуть приподнятой верхней губой, несмотря на появившуюся за прошедшее время мягкую бородку и отросшие ниже плеч волосы, — Приск не мог спутать ни с какими другими.
— Архелай…
— Наконец-то узнал. — Вольноотпущенник вытащил из огня кинжал. — Теперь терпи.
И одним быстрым и точным движением провел по ране.
Приск впился зубами в деревяшку, а потом все уплыло во тьму: и огонь, и бесподобно красивое лицо Архелая, опрокинулся дощатый потолок, и звуки исчезли…
Приск очнулся, когда грек плеснул ему в лицо холодной водой.
Центурион лежал на скамье подле очага, переодетый в чистое, укутанный в толстую шерсть.
— Погони нет, воины Децебала ушли дальше на запад, — сказал Архелай. — Выпей. — Он снова подал кубок с вином.
— Чья эта башня? — спросил центурион. — Неужели Децебал доверил тебе охрану подобной твердыни?
— Не Децебал, а Везина — он здесь хозяин. А я служу ему временно до нужного часа. Прежде здесь жили сыновья Везины, но весной их отправили в военное братство Сармизегетузы. Рубаха, что была на тебе, — судя по узору на подоле — принадлежала одному из них. Я брошу ее в реку, поток унесет ее прочь, и след крови исчезнет.
Из всех дакийских аристократов меньше всего Приск желал бы воспользоваться гостеприимством Везины. Но судьба привела его к порогу именно этого дома.
— Значит, это Везина заслал тебя на римскую сторону выведывать наши планы?
Архелай подбросил пару поленьев в огонь.
— Ты же знаешь, я могу появляться там и здесь, исчезать, когда захочу, и возникать в нужном месте. Никто меня не засылал. Я возник в Эске, чтобы быть подле тебя во время осады лагеря, теперь я здесь, чтобы помочь тебе. Отблагодарить за то, что спас мне жизнь, когда силы оставили меня, — ведь даже боги порой слабеют.
— Откуда ты узнал, что я здесь?
Архелай опять уклонился от ответа: