— Пуганая ворона куста боится, — сказал татарин из свиты хана, — Этого Семена в Москве приговорили. На всю степь вести ходят, что хотят его видеть в Москве не живым, так мертвым.
Василий скривился, но татарина не перебил. Подождал, пока тот замолчит, и продолжил.
— Приехали они с вот этим немцем пустые. Даже, наверное, пришли пешком. Поселились в комнатке. Ничего не покупают, ничего не продают. Только русский за нами от церкви до дома следил. И вместе с немцем они несколько дней в буза-хане говорили со старшим евнухом Ибрагимом. Наверняка против тебя, повелитель, худое замышляли. Позавчера русский ускакал, а немец за ним пешком ушел. Сегодня ни с того, ни с сего, оба снова в Бахчисарае появились. Кто скажет, что они не каверзу готовят?
— Подать сюда Ибрагима, — негромко сказал хан.
Двое татар из свиты направили коней к выходу с рынка.
— Здесь я, здесь, хан-батюшка! — раздалось из толпы, и вперед протолкнулся Ибрагим.
Ибрагим, когда началась драка на дороге в Кырк-Ор, далеко отойти не успел и вернулся посмотреть, кто с кем. Потом по здравому размышлению решил остаться в толпе не в первых рядах, чтобы знать, что происходит и какие показания давать, если его позовут. Может сегодня позовут, может завтра.
— Что скажешь в свое оправдание? — хан строго посмотрел на Ласку.
— Не обязан я в свое оправдание говорить, — гордо ответил Ласка, — Возомнили себя пришлые московиты стражами земли татарской. Ничего дурного про нас с немцем не сказали, даже и напраслины никакой не возвели. На ровном месте чуть не убили. Где твое правосудие?
— Кто ты такой и зачем явился в мой город? — строго спросил Сахиб-Герай.
— Зовут меня Иван, приехал я на корабле из Истанбула. Вовсе не из Москвы. И поручение у меня от султана Сулеймана, да хранит его Великодушный и Милосердный.
— Врет! — крикнул Василий, — Я эту девицу вспомнил, она из ханского гарема. Они ее украсть хотели.
— Покажи личико, — попросил хан у Оксаны.
Та гордо подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Ибрагим, она точно из гарема?
— Точно-точно, хан-батюшка, — затрясся Ибрагим.
— Что-то я ее совсем не помню.
— Куплена зимой для царевича Саадета. Не пригодилась.
— Так продал бы.
— Айше-ханум не велит. И другие, — Ибрагим совсем повесил голову.
— Почему?
— Говорят, ведьма она. Только полезная.
— Почему я не знаю, что у меня в гареме завелась ведьма?
— Виноват, хан-батюшка! Айше-ханум и Фатима-ханум еще не решили, продать ее или оставить. Просили тебе не говорить.
— Это не из-за нее ли у меня весь гарем пересобачился?
— Из-за нее, хан-батюшка.
— А это кто такие? — хан указал на русского и немца.
— Посланники от султана. Говорят.
— Чего им от тебя надо?
Ибрагим замялся.
Искусство ведения допроса в то время находилось в зачаточном состоянии, да и учились им владеть вовсе не первые лица государства. По уму стоило бы допросить Ибрагима и его гостей по отдельности, а потом сравнить показания. С другой стороны, в присутствии друг друга они не смогут внаглую возвести поклеп на подельника.
— О чем вы говорили с Ибрагимом? — хан перевел взгляд на русского.
— Волей Аллаха образовался у меня долг чести перед султаном Сулейманом Великолепным, — Ласка решил, что здесь долг перед султаном это аргумент, а перед христианскими государями ерунда. И вообще, вся предыстория тут будет лишняя. Обвинения-то толком нет.
— У тебя? У русского? Перед самим султаном? Ты ври, да не завирайся. Главное, причем тут мой гарем?
— Люди говорят, любимая жена султана из русских. Я хотел подарить ему еще одну красивую русскую девушку.
— Так и ехал бы на Русь. Мы всегда ездим на Русь за красивыми девушками. Там их на любой взгляд полно.
— Верно говоришь, повелитель. На любой взгляд. Куда мне, грешному, понять, каких девиц любит Сулейман Великолепный? Разве могу я увидеть его гарем? Вот взгляду другого достойного правителя правоверных я бы поверил.
— Не помню, чтобы ты спрашивал моего совета насчет девиц.
— Скромен я, чтобы идти к хану с вопросом, который можно задать евнуху. Уважаемый Ибрагим любезно согласился показать мне какую-нибудь наложницу из твоего гарема, повелитель.
— Только показать? И потом вы с ней попадаетесь у русской церкви без Ибрагима, а она не говорит, что моя наложница. Ты не должен был даже разговаривать с ней, а она не должна была прикасаться к твоему немцу.
— Грешен я, повелитель. Шайтан попутал, — сказал Ласка, — Русская девица спрашивает, как дела на родине. Как не ответить?
— Она одета не как татарская жена. И с собой у нее дорожный мешок, — сказал Василий, хотя его никто не спрашивал.
Семен Федорович не лыком шит, раз у него такие знакомцы. И следить есть кому с первого дня. Ведь не сам же Василий по городу бегал. И детали он подмечает.
— Сколько будет дюжину раз по дюжине? — неожиданно спросил хан.
— Сто сорок четыре, — удивленно ответил Ласка.
— Сын твоего отца, а тебе не брат?
— Я.
— Как звали мать Пророка?
— Амина.
Ласку учил говорить по-татарски пленный татарин Ахмет. В первую очередь Ахмет рассказал про жизнь пророка Мухаммеда и про священную книгу Коран, а потом постоянно задавал ученику вопросы по основам магометанской веры. Батя сказал, что так будет правильно, потому что благородному человеку недостаточно только уметь спросить дорогу и попросить воды, а надо понимать суть как языка, так и тех, кто на нем говорит.
— То есть, ты не дурак?
— Аллах не обидел меня умом, повелитель.
— У тебя любовь с этой девкой? Она тебе родня?
— Нет, повелитель. Первый раз ее на днях увидел.
— Не сегодня.
— Не сегодня.
— Зачем тебе понадобилось воровать девицу из ханского гарема? Тем более, русскую и уже побывавшую замужем.
— Не вели казнить, повелитель, только я ее не воровал. Разве уважаемый Ибрагим сказал, что она пропала?
Ласка побожился не предавать Ибрагима в случае неудачи. Да и не за что его предавать, он и свои обещания честно выполнил, и против Ласки напраслины не возводит.
— Я просто отвел ее в церковь, — быстро сказал Ибрагим, — Только на лестнице отстал.
— Разве не похоже, что она собралась бежать? Ты не заметил ни платья, ни платка, ни мешка?
— Так ведьма же. Она глаза отведет, никто ничего не заметит.
Хан вздохнул.
На площади появился новый собеседник. Семен Федорович Бельский собственной персоной. Верхом.
— Людишки мои говорят, лазутчиков московских поймали! — с ходу начал он.
— Какие же они московские, — усмехнулся хан, — Они по другому делу.
— Точно?
— Уж суд прошел, к приговору дело.
— Откуда же они?
— Говорят, что из Истанбула, если тебе это важно.
— Много ли седых волос в бороде султана? — спросил Бельский, повернувшись к Ласке.
— Султан бороду бреет, у него только усы, — ответил Ласка.
— Какой у него любимый конь?
— Арабской породы, золотой масти, с белой звездой во лбу.
— А пес?
— Псов с султаном не видел. Даже не знаю, где во дворце псарня. Вот кот у него большой, светлый, с тремя темными полосками на лбу.
Бельский и Сахиб-Герай переглянулись. Как бы человек, живущий в Москве, узнал, что султан Сулейман бороду бреет, а усы нет? Чтобы увидеть султанова коня, достаточно посидеть напротив дворца, но чтобы увидеть султанова кота, надо побывать в покоях и увидеть Сулеймана именно с этим котом на руках.
— Видишь, не врет, — сказал хан, — У тебя, Семен, беда какая-то?
— Ко мне опять убийцы княжеские приходили. На этот раз меня самого не тронули, да намекнули. Пса сторожевого задушили, да шубу на лисьем меху украли. Значит, убьют меня как собаку, и княжеских милостей лишат.
Василий удивленно взглянул на боярина.
— Что смотришь, совсем мух не ловишь! — гневно высказал ему Бельский, — Бегаешь по городу за одними, а другие ко мне как к себе домой ходят. Весь дом обхожен, где нитка порвана, где бумажка сдвинута. Даже в переписку залезли!