Данная сказка примечательно еще и тем, что в ней мы находим и другую, достаточно редкую и показательную параллель иранским представлениям о пере птицы Варагн. Понятно, что полного соответствия Авесте не наблюдается, однако следует иметь в виду, что главным персонажем сказки является не герой, а героиня, в связи с чем древние представления переосмысливаются с точки зрения истории невесты. Однако перо волшебной птицы фигурирует и в героическом эпосе, выступая, как, например, в былине «Алеша Попович освобождает из плена сестру», в качестве награды богатырю со стороны князя:
Тут дарил-то князь Владимер-отКак Алешеньку ПоповицяКак ведь тим перышком орлиным-то,Которо достато было с острова Буяна-та,Что подарено было князю-то ВаладимеруЧто у тех гостей у карабельшиков[616].
Хоть данная былина не описывает его волшебных свойств, однако в контексте повествования о богатырях вряд ли роль пера состояла в добывании жениха, нарядов и кареты. Более архаичную версию мы видим в известной сказке «Конек-Горбунок», старейшая литературная версия которой в Белоруссии была зафиксирована уже в XVII в.[617] Обретя сначала чудесного конька-помощника, Иван затем находит перо Жар-птицы:
Тот огонь в лугу светлеет,Не дымится и не греет.(…)«Много блеску, много свету,А тепла и дыма нету».
Несмотря на предупреждение Конька-Горбунка о том, что «много, много непокою принесёт оно с собою», герой берет перо и в результате этого по царскому велению оказывается вынужден достать Жар-птицу. Волшебный помощник доставляет Ивана на место и наставляет, как надо действовать.
Тут сказал конёк Ивану:«Ты увидишь здесь поляну;На поляне той гора,Вся из чистого сребра;Вот сюда-то до зарницыПрилетают жары-птицыИз ручья воды испить;Тут и будем их ловить».
Вновь нам встречается образ воды, у которой только и можно поймать чудесную птицу. Следующим царским заданием оказывается добыть Царь-девицу, сестру Солнца и дочь Месяца. Царевна также оказывается тесно связана с водной стихией:
Тут сказал конёк Ивану:«Вот дорога к окияну,И на нём-то круглый годТа красавица живёт;Два раза она лишь сходит…»
Та, однако, отказывается идти замуж за старого царя, требуя, чтобы он омолодился путем купания в трех кипящих котлах. Царь посылает вперед себя Ивана, который с помощью Конька-Горбунка преодолевает и это последнее испытание. Царь, пробуя это повторить, варится заживо. После смерти царя Царь-девица обращается к его подданным:
«Царь велел вам долго жить!Я хочу царицей быть.Люба ль я вам? Отвечайте!Если люба, то признайтеВолодетелем всего —И супруга моего!»Тут царица замолчала,На Ивана показала.
«Люба, люба! – все кричат. —За тебя хоть в самый ад!Твоего ради таланаПризнаём царя Ивана!»[618]
Как видим, сказка полна архаических мотивов. В ней находка пера Жар-птицы приносит в конечном итоге герою царскую власть и красавицу жену. За этим сказочным сюжетом проглядывает еще более архаический мотив о богине, дарующей власть новому правителю, отголоски которого были запечатлены и в северорусской вышивке. Там она вручает мужскому персонажу птицу и точно так же и в сказке Иван ловит жар-птицу и варится в трех котлах, после чего становится царем. Показателен и ответ подданных. В данном контексте талан означал «счастье, удачу». Сказка относит его к Царь-девице, но первоначально его олицетворением, судя по всему, и было перо Жар-птицы. Соответственно попытка Конька-Горбунка уговорить его не брать это перо является, судя по всему, следствием постепенного забвения исходного смысла сюжета. Следует также подчеркнуть, что мотив обновления путем варки в котле генетически связан с богом-кузнецом Сварогом, как было показано в посвященном ему исследовании[619].
О степени архаики связанных с соколом некоторых отечественных сюжетов дает представляет сказка «Хрустальная гора»: «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у царя было три сына. Вот дети и говорят ему: “Милостивый государь батюшка! Благослови нас, мы на охоту поедем”. Отец благословил, и они поехали в разные стороны. Малый сын ездил-ездил и заплутался; выезжает на поляну, на поляне лежит палая лошадь; около этой падали собралось много всякого зверя, птицы и гаду. Поднялся сокол, прилетел к царевичу, сел ему на плечо и говорит: “Иван-царевич, раздели нам эту лошадь; лежит она здесь тридцать три года, а мы всё спорим, а как поделить – не придумаем”. Царевич слез с своего доброго коня и разделил падаль: зверям – кости, птицам – мясо, кожа – гадам, а голова – муравьям. “Спасибо, Иван-царевич! – сказал сокол. – За эту услугу можешь ты обращаться ясным соколом и муравьем всякий раз, как захочешь”.
Иван-царевич ударился о сырую землю, сделался ясным соколом, взвился и полетел в тридесятое государство; а того государства больше чем наполовину втянуло в хрустальную гору. Прилетел прямо во дворец, оборотился добрым молодцем и спрашивает придворную стражу: “Не возьмет ли ваш государь меня на службу к себе?” – “Отчего не взять такого молодца?” Вот он поступил к тому царю на службу и живет у него неделю, другую и третью. Стала просить царевна: “Государь мой батюшка! Позволь мне с Иваном-царевичем на хрустальной горе погулять”. Царь позволил. Сели они на добрых коней и поехали. Подъезжают к хрустальной горе, вдруг откуда ни возьмись – выскочила золотая коза. Царевич погнал за ней, скакал-скакал, козы не добыл, а воротился назад – и царевны нету! Что делать? Как к царю на глаза показаться?
Нарядился он таким древним старичком, что и признать нельзя; пришел во дворец и говорит царю: “Ваше величество! Найми меня стадо пасти”. – “Хорошо, будь пастухом; коли прилетит змей о трех головах – дай ему три коровы, коли о шести головах – дай шесть коров, а коли о двенадцати головах – то отсчитывай двенадцать коров”. Иван-царевич погнал стадо по горам, по долам; вдруг летит с озера змей о трех головах: “Эх, Иван-царевич, за какое ты дело взялся? Где бы сражаться доброму молодцу, а он стадо пасет! Ну-ка, – говорит, – отгони мне трех коров”. – “Не жирно ли будет? – отвечает царевич. – Я сам в суточки ем по одной уточке; а ты трех коров захотел… Нет тебе ни одной!” Змей осерчал и вместо трех захватил шесть коров; Иван-царевич тотчас обернулся ясным соколом, снял у змея три головы и погнал стадо домой». Аналогичным образом герой убивает шестиглавого змея.
«Поздним вечером оборотился Иван-царевич в муравья и сквозь малую трещинку заполз в хрустальную гору; смотрит – в хрустальной горе сидит царевна. “Здравствуй, – говорит Иван-царевич, – как ты сюда попала?” – “Меня унес змей о двенадцати головах; живет он на батюшкином озере; в том змее сундук таится, в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яичко, в яичке – семечко; коли ты убьешь его да достанешь это семечко, в те поры можно хрустальную гору извести и меня избавить”.
Иван-царевич вылез из той горы, снарядился пастухом и погнал стадо. Вдруг прилетает змей о двенадцати головах: “Эх, Иван-царевич! Не за свое ты дело взялся; чем бы тебе, доброму молодцу, сражаться, а ты стадо пасешь… Ну-ка отсчитай мне двенадцать коров!” – “Жирно будет! Я сам в суточки ем по одной уточке; а ты чего захотел!” Начали они сражаться, и долго ли, коротко ли сражались – Иван-царевич победил змея о двенадцати головах, разрезал его туловище и на правой стороне нашел сундук; в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце – семечко. Взял он семечко, зажег и поднес к хрустальной горе – гора скоро растаяла. Иван-царевич вывел оттуда царевну и привез ее к отцу; отец возрадовался и говорит царевичу: “Будь ты моим зятем!” Тут их и обвенчали…»[620]
Исследователи еще в XIX в. отмечали, что образ хрустальной горы символизирует царство смерти и речь, таким образом, идет о том, что Иван-царевич проникает туда, убивает его властелина – двенадцатиголового змея, после гибели которого тает и хрустальная гора, наполовину втянувшая в себя населенное людьми царство. Следует также отметить, что в былине о Волхе Всеславьевиче, который оборачивался соколом, главный герой превращается в муравья и муравьями оборачивает своих воинов, чтобы взять неприступный город:
И пришли они ко стене белокаменной;Крепка стена белокаменна.Ворота у города железные…Стоит подворотня – дорог рыбий зуб,Мудрены вырезы вырезано,А и только в вырезу мурашу пройти.(…)Молоды Волх, он догадлив был:Сам обернулся мурашикомИ всех добрых молодцев мурашиками,Прошли они стену белокаменну…[621]
Однако аналогичный сюжет взятия крепости в образе муравья мы видим уже в Ригведе, где воспевается и такой подвиг Индры: