Читать интересную книгу Черная Орхидея - Джеймс Эллрой

Работа была почти гражданская — халат в лаборатории и серый костюм на месте преступлений. Я классифицировал образцы крови, анализировал отпечатки пальцев и писал баллистические отчеты; брал на пробу штукатурку со стен помещений, в которых были совершены преступления и потом рассматривал ее под микроскопом, после чего делал заключения для отдела по раскрытию убийств. Это была работа с пробирками и мензурками и с запекшейся кровью — близкое соприкосновение со смертью, к которому я так и не смог привыкнуть; постоянное напоминание о том, что я никудышный детектив, что мне нельзя доверить проведение расследований.

С разных расстояний я наблюдал за друзьями и врагами, которыми наделило меня дело Орхидеи.

Расс и Гарри сохранили комнату с досье в «Эль Нидо» и продолжали в свободные от дежурств часы проводить расследование по делу Шорт. У меня тоже был ключ от этой комнаты, но я им не пользовался — пообещав Кэй наконец-то «похоронить эту... девчонку». Иногда я обедал с падре и интересовался, как идут дела; но он всегда отвечал, что медленно, и я знал, что он никогда не найдет убийцу и никогда не прекратит свои поиски.

В июне 1947 года в квартире своей подруги в Беверли-Хиллз был застрелен Бен Сигел. А в начале 1948 года на углу Уоттс-стрит расстреляли Билла Кенига, который после самоубийства Фрици Фогеля, работал на участке 77-й стрит. Оба убийства остались нераскрытыми. В июне 48-го Эллис Лоу потерпел поражение на первичных выборах в республиканской партии, и я отметил это событие стаканом самогона, который я выгнал на своей газовой горелке, при этом чуть не спалив половину лаборатории.

Во время всеобщих выборов 1948 года я снова услышал о Спрейгах. Демократическая партия выдвигала нескольких своих кандидатов в городскую администрацию и Наблюдательный совет под девизом «Новое градостроительство». Они заявляли, что по всему Лос-Анджелесу были понастроены десятки зданий, небезопасных для проживания, и призывали начать судебные разбирательства в отношении тех подрядчиков, которые возводили эти самые дома во время строительного бума 20-х годов. Желтая пресса включилась в эту кампанию и стала публиковать скандальные статьи про «строительных баронов» — среди прочих упоминались Майк Сеннет, Эммет Спрейг, и их приятели в бандитском сообществе. Журнал «Конфиденшнл» напечатал целую серию репортажей про участок земли в Голливудлэнде, который застраивал Сеннет, а также про то, как Торгово-промышленная палата Голливуда хотела убрать буквы Л-Э-Н-Д из огромной надписи «ГОЛЛИВУДЛЭНД», расположенной на горе Ли, приводились также фотографии режиссера фильма про «Кистоунских копов», стоящего рядом с невысоким коренастым мужчиной, за которым виднелась симпатичная маленькая девочка. Я не мог сказать точно, были ли это Эммет и Мадлен, но все равно вырезал статьи из журнала.

Мои враги.

Мои друзья.

Моя жена.

Я работал с уликами, Кэй преподавала в школе, и в течение какого-то времени мы жили непривычной для нас жизнью обычных людей. Дом был полностью выкуплен, поэтому на свои две зарплаты мы могли периодически баловать себя, стараясь заглушить воспоминания о Ли и о зиме 1947 года. На выходные мы уезжали в горы или в пустыню; обедали в ресторанах не менее трех-четырех раз в неделю. Снимали номера в гостиницах, разыгрывая из себя скрывающихся любовников, и лишь через год я понял, что мы делали это лишь для того, чтобы уехать из гнезда, оплаченного из банка «Бульвар Ситизенс». Я предавался этим материальным заботам с таким рвением, что понадобилась хорошая встряска, чтобы вывести меня из этого состояния беспечности.

Однажды, увидев, что в коридоре отклеилась половица, я оторвал ее совсем, чтобы затем приклеить заново. Оторвав ее, я заглянул в образовавшуюся щель и обнаружил там свернутую пачку денег, две тысячи долларов, банкнотами по сто долларов, перевязанных резинкой. Я не испытал ни особой радости, ни удивления; но мои мозги начали лихорадочно работать, и я стал задаваться вопросами, которые не могли прийти мне на ум раньше.

Если у Ли были эти деньги плюс еще те, которые он тратил в Мексике, то почему он не откупился от Бакстера Фитча?

Если у него были деньги, почему он пошел занимать десять штук у Бена Сигела, чтобы заплатить Фитчу?

Как мог Ли купить и обставить этот дом, оплатить обучение Кэй и сохранить еще довольно внушительную сумму, если его доля от того ограбления не превышала пятидесяти штук?

Конечно, я рассказал об этом Кэй, и, конечно, она не смогла ответить на все мои вопросы, и, конечно, она возненавидела меня за то, что я стал ворошить прошлое. Я сказал ей, что мы можем продать этот дом, купить другой и зажить как все нормальные люди — в городской квартире, и, конечно, она не согласилась. Дом означал для нее комфорт и стиль — он связывал ее с той жизнью, которую она никогда не сможет оставить.

Я сжег найденные деньги в изысканно отделанном камине Ли Бланчарда. И этот простой поступок вернул мне часть меня самого, потерянную когда-то давно, стоил мне отношений с женой — и вернул опять к моим привидениям.

Мы все реже и реже занимались любовью с Кэй. Для нее это было вроде ненужной обязаловки, а для меня словно акт бессмысленного возбуждения. Кэй Лейк Блайкерт, которой не было еще тридцати, продолжала опустошать ее прежняя жизнь, сильные ощущения были ей не особенно нужны, отчего она раньше времени склонялась к странному подобию целомудрия. Тогда я начал привносить в нашу спальню элементы грязных фантазий, когда, рассматривая в темноте тело Кэй, вместо ее лица представлял лица, увиденных на улице проституток. В первые несколько раз это срабатывало, но потом я понял, кого мне действительно хочется видеть на ее месте. Стоило мне сдаться — как я кончил, а Кэй по-матерински погладила меня, догадавшись, что я нарушил супружескую верность — прямо у ней перед носом.

На смену 1948 году пришел 1949-й. Я переделал гараж в спортзал для занятий боксом, прикупив металлические блины, грушу, канаты и гонг. Я снова набрал хорошую физическую форму. Украсил стены плакатами с изображением молодого Баки Блайкерта образца 1940 — 1941 годов. Глядя на них и вытирая со лба пот, я вновь представил те времена, и это приблизило меня к ней. Я стал рыскать по букинистическим магазинам, пытаясь найти старые журналы и старые номера воскресных газетных приложений. В одном из таких магазинов я обнаружил журнал «Коллиерс» с моими пожелтевшими фотографиями; в «Бостон Глоуб» несколько фото из семейного альбома. Я хранил их подальше от ее глаз, в гараже, и после каждого такого похода в магазины стопка этих журналов становилась все толще и толще, но в один прекрасный день все они исчезли. Вечером того дня я слышал рыдания Кэй, но когда попытался с ней поговорить, дверь в ее спальню была закрыта.

Глава 26

Зазвонил телефон. Я потянулся к тумбочке, но вспомнил, что уже целый месяц сплю на тахте, и пошел к журнальному столику.

— Да?

— Все еще спишь?

Это был Рэй Пинкер, мой новый супервайзер.

— Спал.

— Вот именно, спал. Ты слушаешь?

— Продолжай.

— Тут у нас вчера один застрелился. Саут Джун-стрит, 514, Хэнкок-парк. Тело уже убрали, кажется, действительно самоубийство. Осмотри место и занеси отчет лейтенанту Реддину на участок в Вилшир. Понятно?

Я зевнул.

— Да. Место опечатано?

— Жена покойника тебе там все покажет. Будь с ней повежливей. Семейка очень даже небедная.

Я повесил трубку и простонал. Затем до меня дошло, что особняк Спрейгов находился всего в одном квартале от Джун-стрит. Задание неожиданно стало интересным.

Час спустя я нажимал кнопку звонка большого особняка с колоннами. Дверь открыла симпатичная седоволосая женщина лет пятидесяти, одетая в пыльную рабочую одежду. Я представился:

— Полицейский Блайкерт, полиция Лос-Анджелеса. Примите мои соболезнования, миссис...

Рэй Пинкер не сказал мне, как ее зовут. Женщина ответила:

— Соболезнования приняты. Я — Джейн Чемберс. Вы лабораторный техник?

Несмотря на резкость, с которой она произносила слова, голос ее все-таки дрожал; мне она сразу понравилась.

— Да. Если вы покажете мне место, я им займусь и оставлю вас в покое.

Джейн Чемберс провела меня в фойе, отделанное деревом спокойных тонов.

— Кабинет находится позади столовой. Вы увидите огороженное место. А теперь, если вы позволите, я пойду поработаю в саду.

Она незаметно смахнула слезинки с глаз. Я нашел комнату и перелез через натянутые ленты ограждения. Меня удивило, почему этот ублюдок грохнул себя именно так, чтобы домочадцам пришлось наблюдать все это месиво.

Внешне похоже на классическое самоубийство: перевернутое кожаное кресло, очерченное мелом место падения трупа. Оружие — двустволка двенадцатого калибра — находилось там, где и должно было быть, — в полутора ярдах от тела, дуло запачкано кровью и остатками тканей. Картину дополняли забрызганные кровью и мозгами потолок и стены, а также разлетевшаяся во все стороны картечь и фрагменты зубов — явный признак того, что жертва выстрелила себе в рот сразу из двух стволов.