— Милорд! — Уильям тут же подскочил к королю, ругая себя на чем свет стоит за то, что тратил время попусту на перепалку с высокомерным претендентом на трон, в то время как его господин был явно болен и нуждался в лечении. Пока испуганные военачальники наблюдали за происходящим, Уильям опустился на пол и прижал тело Ричарда к себе. В объятиях Уильяма тело короля размякло, и рыцарь понял, что его господин потерял сознание. Уильям пощупал взмокший от пота лоб короля.
— Он весь горит, — в отчаянии произнес Уильям, в глазах которого читалась мольба о помощи. Но никто не пошевелился. Он встретился взглядом с Конрадом, и на секунду ему показалось, что на губах маркграфа играет едва заметная улыбка. От негодования в жилах Уильяма вскипела кровь. Что за люди эти франки? Они радуются беде, что приключилась с их братьями-христианами? Их спасителями?
— Это сыпной тиф, — сказал Конрад и с утомленным видом отвернулся от Уильяма. — Из-за этой болезни мы потеряли много солдат. Дни вашего короля сочтены.
Конрад воззрился на сундук, набитый мусульманским золотом, и стал рассматривать шестиугольную монету с арабскими письменами и хаотично разбросанными геометрическими символами.
Ярость Уильяма грозила вылиться в самоубийственную лавину проклятий на голову бессердечного правителя франков, но он почувствовал, как Ричард пошевелился, и тут же все внимание сосредоточил на своем господине.
— Сир, можешь говорить? — Уильям вглядывался в покрасневшие глаза Ричарда, но в них не было узнавания. Потом зрачки короля сфокусировались на Уильяме и он слабо улыбнулся.
— Помоги мне подняться, — выдавил Ричард. Уильям бросил уничижительный взгляд на праздно стоящих полководцев, которые наблюдали за злоключениями Ричарда Львиное Сердце. Укоризна в его глазах заставила их вспомнить о чувстве долга. Двое мужчин помоложе подошли к ним и помогли Уильяму поставить Ричарда на ноги, а затем подвели короля к удобной кровати в дальнем углу командного шатра. Рыцарь помог Ричарду лечь, подложив ему под голову собственную руку. Пальцами Уильям чувствовал такой жар, как будто схватил обжигающий сосуд с горячим маслом.
Ричард, который зашелся кашлем, начал отхаркивать вязкую зеленую слизь, и даже Уильям едва удержался от того, чтобы не отпрянуть в сторону из-за страха подцепить «лагерный» тиф. Рыцарь повернулся к одному из помощников, парню с густой шевелюрой, изгнаннику из Беэр-Шевы, щеголявшему выкрашенной хной бородой.
— Приведите врача! — почти прокричал Уильям в лицо молодого франка. Лохматый солдат вопросительно взглянул на Конрада, и тот, вздохнув, раздраженно заявил:
— У наших врачей нет лекарств от этой болезни.
Уильям услышал ужасный потрескивающий звук, как будто о мраморный пол терли ореховой скорлупой. И звук этот шел от постели Ричарда. Рыцарь обернулся, ожидая худшего, а потом понял, что это, словно сумасшедший, смеется сам король.
— Жизнь любит пошутить, — прохрипел Ричард. — Я проехал весь мир в поисках сражений, а умираю в своей постели…
Уильям шагнул к королевскому ложу и опустился на колени. Взяв дрожащую, горячую руку Ричарда в свою, произнес:
— Только не на моих руках, сир.
Уильям встал и, последний раз взглянув на собравшуюся знать, которая осталась безучастной к страданиям его друга, вылетел из шатра и направился к себе в палатку. Несмотря на то что небо уже было усеяно мерцающими звездами, а большая часть солдат забылась беспокойным сном, Уильяму Тюдору было не до отдыха.
Оттолкнув охрану перед своим полосатым бело-красным шатром, Уильям ворвался внутрь и обнаружил того, кого искал. Раб по имени Халиль терпеливо ждал, сидя на полу с закованными в кандалы руками, хотя накануне Уильям приказал не заковывать его.
Проклиная все и вся, Уильям позвал одного из охранников и приказал освободить раба. Когда валлиец с гнилыми зубами и грязным, зловонным телом выполнил приказ, Уильям отпустил их с товарищем — невысоким, крепким крестьянином из окрестностей Руана на севере Франции. Убедившись, что оба ушли, Уильям повернулся к Халилю, безучастно наблюдавшему за происходящим.
— Мой господин подхватил свирепствующий в Акре «лагерный» тиф. Ты разбираешься в медицине? — спросил он по-французски, безуспешно пытаясь скрыть отчаяние в голосе. Человек с курчавыми волосами и смуглой кожей мгновение пристально смотрел на Уильяма.
— Я лишь знаю, как выжить в море, — ответил на хорошем, если не на отличном французском Халиль. — Как излечить приступ рвоты при морской болезни. Как успокоить кишки, подорванные грязной водой. Я даже знаю, как остановить кровотечение, если укусила или оторвала ногу акула. Но болезнь, охватившая твой народ, не из моего мира. Она родом из пустыни, где нет воды. Ее союзники — крадущиеся мерзкие земноводные, которые под покровом ночи разносят болезнь.
— Но от нее существует лекарство? — спросил Уильям, которого совершенно не интересовали поэтические сравнения раба.
Халиль пожал плечами.
— Однажды я слышал во время остановки в Александрии, что четыре года назад лекарям из Египта удалось найти лекарство от мора и спасти жизни многих людей, — признался он. — Поговаривают, что каирские врачи обучают менее одаренных лекарей и те легко излечивают тиф.
Уильям пал духом, чувствуя, что проиграл. Египет! Расстояние от Акры до Каира примерно равно расстоянию от земли до луны, с одним исключением: путешествие по небесным сферам для крестоносца менее опасно, чем путешествие по землям синайских бедуинов-фанатиков.
— В таком случае мой король умрет, — заключил он после мучительного молчания и почувствовал внутри пустоту. Он подвел своего господина, а война еще даже не начиналась.
Халиль взглянул на Уильяма, как будто по-новому понимая душу своего господина.
— Выход есть, но придется проглотить свою гордость.
Уильям удивленно посмотрел на раба, потом встал, на его лице была написана твердая решимость.
— Гордость — ничто, я готов отдать жизнь за своего короля, — произнес рыцарь.
Халиль тихо засмеялся; высокий, с присвистом звук резко контрастировал с обычно зычным голосом раба.
— Как только ваши братья христиане узнают, что совершил мой господин, они на самом деле могут потребовать такую жертву.
Глава 26
ПРОСЬБА О ПОМОЩИ
Маймонид старался шагать быстрее по выложенному мрамором коридору, но ноги уже давно в силу возраста упорно отказывались его слушаться. Он потер рукой глаза, чтобы стряхнуть последние остатки сна, в котором пребывал разум. Сердце раввина билось так громко, что ему казалось, будто он слышит, как эхо его ударов разносится по темному коридору.