Он был так огромен, что сводчатый потолок терялся вверху в тенях и полумгле. Единственный луч солнца, проникавший с высоты, освещал золотую статую богини в центре зала.
– На крыше храма – огромное бронзовое зеркало, – предупредил мой вопрос Фат Тур. – Оно на колесах, и десять рабов с рассвета до заката поворачивают его вслед за солнцем. Зеркало отбрасывает луч на статую.
Впечатление было необыкновенное: свет, отраженный от статуи, долетал до стен зала и непрерывно перемещался.
– Ты обратил внимание на росписи, благородный Таита? – спросил Фат Тур. – Говорят, их писали двадцать лет двести художников.
– Они поразительны, – неохотно признал я. – Ни в одном из храмов, где я побывал, нет ничего подобного, даже в гробнице Мамоса.
Я сам расписывал гробницу Мамоса, поэтому сравнение было неискренним.
– Темы росписей исключительно интересны; уверен, ты согласишься с этим. – Фат Тур смотрел на росписи почти с выражением собственника. – Здесь изображены все неудержимые страсти богини. – Он одну за другой показывал их. – Война…
На стенах храма в боевом порядке маршировали вооруженные отряды. В облаках пыли неслись и сталкивались колесницы. Небо заполняли тучи стрел. Горели города, толпы беженцев спасались от наступающих войск. Плачущие женщины держали мертвых детей и молили завоевателей о милосердии. Большие боевые корабли бронзовыми носами-таранами пробивали борта других кораблей, поменьше, и сбрасывали оттуда моряков в море, уже покрытое обломками и трупами. Над полем битвы летела богиня, указывая дорогу победителям и осуждая побежденных.
– Война, любовь и плотские утехи… – Фат Тур медленно поворачивался, показывая на другие стены, потом запрокидывал голову, привлекая мое внимание к сводчатому потолку в пятидесяти локтях над нами. – Ни в одном другом храме нет таких изображений искусства эротики и любви.
Я проследил за взмахом его руки. Везде виднелись изображения сильных мужчин и чувственных женщин, слившихся в распутных объятиях, или бога с чудовищными гениталиями, погруженными в отверстие тела богини. Участники навечно застыли в своих чувственных изгибах посреди моря спермы и женских выделений.
А над всем этим на сверкающих белых крыльях парила Иштар; ее голову окружал огненный нимб. Башня призывала всех к еще большей страсти.
Мы с Фат Туром медленно обошли зал, дивясь воображению апокрифических двухсот художников, которые двадцать лет создавали эти монументальные росписи.
Через равные промежутки вдоль всех стен храма располагались ниши или углубления. Я насчитал четырнадцать таких примыкающих каморок, по семь с каждой стороны зала. Мы не могли заглянуть в эти помещения, так они были забиты людьми, мужчинами и женщинами, зачарованно смотревшими на то, что творилось внутри. Я знал: Фат Тур ждет, что я спрошу его об этом, но я решил воздержаться, чтобы сохранить достоинство. Наконец он поговорил с нашим проводником в зеленой одежде, и жрец отвел нас к ближайшему углублению, расталкивая людей длинным посохом и громко восклицая:
– Уступите дорогу почетным гостям царя Нимрода!
Глухо ропща, толпа перед нами мрачно расступилась и снова сомкнулась, когда мы дошли до переднего ряда. Оттуда нам ничто не мешало заглянуть внутрь.
Вдоль стен круглого внутреннего помещения лежали тюфяки, накрытые шерстяными ткаными одеялами ярких расцветок.
– Четырнадцать помещений, и в каждом по четырнадцать женщин на четырнадцати ложах. Четырнадцать – магическое число богини Иштар, которой посвящается все это, – радостно объяснил Фат Тур.
Я знал, что он поклонник богини Хатор и вряд ли уважает других божеств.
Я всмотрелся и пересчитал женщин, чтобы проверить его утверждение. Пять из них скрестив ноги сидели на своих тюфяках. У всех на голове были венки из красных роз. Это была их единственная одежда. Потупясь, они терпеливо ждали.
– Красная роза – цветок богини, – объяснил Фат Тур.
На остальных девяти матрасах женщины лежали, сняв венки, и грубо совокуплялись с мужчинами, тоже почти раздетыми. Мужчины с шумом выдыхали, погружаясь в них, а женщины выкрикивали хвалу богине, принимая своих посетителей и платя им полной мерой.
С растущим отвращением я смотрел, как один из мужчин вдруг изогнулся в приступе острого наслаждения и с долгим дрожащим криком рухнул на женщину под собой. Его партнерша немедленно встала, подобрала одежды, лежавшие в изголовье на тюфяке, и надела их через голову. Она остановилась только, чтобы бросить мелкую медную монету, которую, должно быть, дал ей мужчина, ему в лицо, и потом, заливаясь беззвучными слезами, прошла через толпу к двери и выбежала за ворота храма.
За моей спиной стоял моряк. Он локтем отодвинул меня в сторону и прошел в помещение. И подошел к одной из сидящих женщин.
– Призываю тебя отдать долг богине, – произнес он и бросил ей на колени монету. Она бесстрастно смотрела, как он поднимает юбку выше пояса и рукой возбуждает себя. У него был толстый живот, покрытый густыми черными волосами. Женщина поморщилась, снимая венок, легла на спину и развела колени.
Я взял Фат Тура за руку, вывел из толпы зрителей и решительно повел к выходу из храма.
Вид убогих людей, передразнивающих нечто столь прекрасное, принесло мне не удовольствие, а печаль.
Вторую половину следующего дня я провел с царем Нимродом после его возвращения из поклонения в храме Иштар. Во время наших бесед царя сопровождали старшие воины и главные советники.
Мы с вельможей Ремремом старались убедить их вести кампанию против гиксосов решительнее и доблестнее. Но, когда военная машина собьется с дороги и утратит инерцию, исключительно трудно бывает снова заставить ее колеса поворачиваться.
Я намекал на отсутствие у Нимрода средств. Уплаченное мною за флотилию из шести военных кораблей, ничто рядом с его потребностями. Несмотря на то, что Нимрод обескровил своих подданных налогами, он почти два года не мог платить своим войскам и флоту. Оружие, колесницы и другое снаряжение были в ужасном состоянии. Остаток войска был на пороге мятежа.
На фараона и на весь Египет надвигалась катастрофа. Если Шумер подведет, на востоке мы будем открыты врагу. Я должен убедить царя Нимрода помочь нам в тяжелом положении. И не ради него, а ради спасения нашего государства.
Я подсчитал, что царю Нимроду нужно как минимум тридцать лаков серебра, чтобы Шумер снова стал хоть сколько-нибудь значительной военной силой.
Кризис, который я должен был предотвратить, развивался в двух направлениях. Одним его центром был Нимрод, а вторым, хоть и не хочется это признавать, мой обожаемый фараон. Нимрод нищий, а Мемнон Мамос купается в океане серебра. Нимрод привык к бедности, а фараон стал новым разбогатевшим скрягой. Он сидит на сказочном сокровище почти в шестьсот лаков серебра. Все это принадлежит ему, но я хорошо знаю Мема. Я растил его с младенчества и научил всему, что он сейчас знает. Я учил его, что серебро трудно добыть, но удивительно легко растратить. Теперь мне придется противоречить себе. Нужно убедить его расстаться с тридцатью лаками, отдать их человеку, которого он не знает и которому не доверяет. Я сам не уверен, что доверяю Нимроду. Однако у нас нет выбора. Если мы хотим, чтобы наш Египет уцелел, мы должны верить царю Шумера.