Есть на свете женщины, которых любят страстно, но всего один день. Встречаются и иные, – к ним можно испытывать долгую нежную привязанность, в которой нет места пылким порывам. Эту же можно было горячо любить и обожать постоянно в течение всей жизни. Она была истинный ангел, оставаясь женщиной.
Имя девушки скрывалось от соседей, по причине чего госпоже Франсаузе и Жану Мари Беришону было запрещено его произносить. Но читателю мы его конечно откроем. Ее звали Аврора. Для светской барышни имя несколько вычурное, для деревенской девушки с красными мозолистыми руками или для пожилой дамы с трескучим дрожащим голосом комически нелепое. Но для натуры утонченной поэтической оно, как изящная диадема, украшающая ее внутреннюю изысканность. Имена так же, как духи и драгоценности, – кого то возвеличивают, а кого-то превращают в посмешище.
В комнате она была одна. Когда сумерки окутали кончик пера, она перестала писать и погрузилась в мечты. Доносившийся с улицы шум голосов публики, спешившей на бал в Пале-Рояль, ее совершенно не тревожил. Она запустила стройную белую кисть в волосы и чуть запрокинула голову, глядя в небеса. Казалось, она возносит молчаливую молитву. Она улыбалась Всевышнему. Потом на ее чело набежала тень, а из глаз прозрачными жемчужинами скатились две слезинки.
– Как долго его нет! – пробормотала она и, собрав в стопку разбросанные на столе листы, сложила их в шкатулку, после чего ее укрыла под подушку в изголовье кровати.
– До завтра! – попрощалась она с листками, будто с задушевной подругой, потом опустила занавески на окнах и, взяв гитару, извлекла несколько аккордов. Она ждала его. Сегодня она перечитала листки, которые теперь лежали в шкатулке. Увы, у нее было достаточно времени, чтобы читать. На этих страницах была записана история ее жизни, по крайней мере, так, как она сама ее помнила и понимала. Это была история ее взрослевшего чувства, история ее сердца.
Зачем она все это написала? Первые же строчки рукописи отвечали на этот вопрос. Там говорилось:
«Ждала целый день. Надвигается вечер. Я по-прежнему одна. Начинаю писать.
Зачем? Для него? Нет. Первое, о чем я думаю, это, чтобы мои записки не попали к нему. Не хочу, чтобы он увидел эти листки, в которых я без остановки говорю о нем. Почему? Не знаю. Трудно объяснить».
«Счастливы те, у кого есть близкие подруги, с которыми можно поделиться всем, что накопилось в душе: горем и радостью. Я одна, совсем одна. У меня нет никого, кроме него. Когда его вижу, я замолкаю, будто немая. Что мне ему сказать? Он никогда ни о чем не спрашивает и ничего от меня не требует».
«И все-таки перо я взяла не для него, чтобы забавлять себя самое. Я не написала бы, если бы не надеялась, что когда-нибудь он это прочтет, либо, пока я жива, либо после моей смерти. Мне кажется, что я умру молодой. Я этого не желаю. Боже упаси! Однако если я умру, он будет меня жалеть и оплакивать. А моя душа будет жалеть его, взирая на него с небес. И может быть оттуда с недоступной живому высоты я смогу, наконец, разглядеть все, что кроется в глубине его сердца. Подумав об этом, я захотела умереть».
«Он мне сказал, что мой отец умер. Моя мать должно быть жива. Матушка, я пишу для вас. Мое сердце все без остатка отдано ему. Но оно принадлежит также и вам. Удивительно. Кто бы мог объяснить это? Может быть, у меня два сердца?»
«Как-то раз через окно какого-то дома я видела в комнате девочку, стоявшую на коленях перед женщиной, исполненной смиренной и в то же время величавой красоты. Девочка плакала, а я позавидовала ее слезам. Перед ней стояла взволнованная мать с улыбкой на устах. Она наклонилась и поцеловала ее в волосы. Какое это должно быть счастье, матушка! Иногда я представляю, как вы меня целуете в лоб. Вы, наверное, такая же красивая, такая же добрая и так же умеете утешать плачущего ребенка материнской улыбкой. Как часто я вижу вас во сне. Господи! Если бы только постоянно быть с вами… и с ним! Большего счастья мне не нужно».
«Я не стояла на коленях ни перед кем, кроме священника. Внимать его словам большая радость. Но голосом матери, когда она утешает дитя, говорит сам Господь».
«Ждете ли вы, разыскиваете ли, тоскуете ли, упоминаете ли мое имя в утренних и вечерних молитвах? Видите ли меня в ваших снах?»
«Мне кажется, что, когда я думаю о вас, в те минуты вы тоже думаете обо мне. Иногда с вами разговаривает мое сердце. Не знаю, смогу ли объяснить. Разве не замирает порой ваше сердце без видимой причины? Это происходит тогда, когда мое сердце взывает к вам, дорогая матушка».
–
«… Я родилась во Франции, – мне не рассказывали, где именно. Не знаю точно своего возраста. Должно быть, что то около двадцати лет. Теперь воспоминания раннего детства для меня как сон. Иногда в них я вижу женщину с лицом ангела, озаряющего своей улыбкой мою колыбель. Это вы, милая матушка?»
«… Ночная тьма, и в темноте шум боя, крики, звон клинков. Наверное, меня тогда лихорадило, и все эти картины – лишь плод больного воображения. Кто-то очень сильный несет меня на руках. Его голос, как гром покрывает все звуки. Я даже помню последние слова:
– Придет к тебе! – в них звучал гнев, обращенный к кому то очень злому и враждебному. Потом в темноте мы от кого то убегаем. Помню, было холодно».
«Теперь это словно в тумане. Мой друг, должно быть, хорошо все помнит. Но всякий раз, когда я начинаю его расспрашивать о моем детстве, он лишь грустно улыбается и умолкает».
«… Помню себя в одежде маленького мальчика. Мы где то в горах в испанских Пиренеях. Нас приютил в своем доме один кинтеро, (владелец горного хутора). Я пасу коз. Потом мой друг тяжело заболел. Говорили, что он умирает. Я называла его отцом. Как то вечером, когда я к нему подошла, он велел мне стать возле его кровати на колени, взял меня за руки и сказал по-французски:
– Аврора, молись Богу Милосердному, чтобы я выжил!»
«Однажды ночью пришел священник, чтобы совершить предсмертное помазание. Он исповедался и заплакал. Не зная, что я его слышу, он сказал:
– Моя бедная девочка останется на этом свете одна.
– Уповай на милость Господню, сын мой! – утешал его священник. – Ибо она не знает границ.
– Знаю, святой отец, и только на нее надеюсь. Я не думаю о себе, а лишь о несчастной девочке, которая останется в мире совсем одна. Скажите, отец мой, это был бы страшный грех, если бы ребенок вместе со мной ушел бы из жизни?
– Убийство! – в ужасе воскликнул священник. – Сын мой, у вас горячка, и вы бредите.
Он печально покачал головой и ничего не ответил. Я на цыпочках подошла к кровати больного.
– Друг Анри, – сказала я, глядя ему в лицо, (если бы вы видели, матушка, как оно осунулось и исхудало), – друг Анри, я не боюсь смерти и хочу уйти в могилу вместе с тобой.